Литературные воспоминания

критической разборки гегелевской философии, которая была проведена им

вполне самостоятельно. «Сущность христианства» Фейербаха подтвердила

22

верность философских выводов Белинского и Герцена и укрепила их на

материалистических позициях.

С этого момента и начинается в деятельности Белинского то «живое,

меткое, оригинальное сочетание идей философских с революционными», которое

восхищало в нем Герцена, а затем Чернышевского и Добролюбова. Эта

существеннейшая особенность убеждений Белинского, ставшая на многие годы

характерной чертой развития русской революционно-демократической мысли, всегда пугала либералов.

По свидетельству самого же Анненкова, либерально настроенная часть

западнического кружка улавливала связь материализма, защищаемого Герценом и

Белинским, «с политическим переворотом, который возвещали социалисты».

Этим и был обусловлен тот накал страстей в кружке, который привел в 1846 году

к теоретическому разрыву. Этим же объясняется и тот факт, что и много лет

спустя после смерти Белинского и Герцена Анненков не может спокойно и

объективно говорить об их материалистических убеждениях.

Как видим, «Замечательное десятилетие» довольно любопытный

исторический памятник даже и в качестве свода, отголоска характерных

либеральных мнений. Оно позволяет судить о том, как понимали Белинского

близко стоявшие к нему люди, как отражались в их либеральном сознании дела и

мысли гениального революционера-разночинца, начинавшего новую

историческую полосу в русском освободительном движении.

Чтобы овладеть истиной во всей ее исторически-конкретной сложности, мало изучать то или иное явление в изолированном его виде—надо брать его в

связях, надо знать и то, каким образом оно преломлялось в сознании

современников и почему именно так, а не иначе преломлялось.

«Замечательное десятилетие», не в пример другим мемуарным документам, содержит такое обилие значительных и характерных фактов из жизни и

деятельности Белинского, которые очень часто говорят сами от себя и прямо

противоречат тенденции мемуариста.

Анненков высказывает, например, немало прочувствованных и лирических

слов по поводу духовного «единства» и «терпимости» в среде передовых людей

сороковых годов. Сплошь и рядом его личные симпатии на стороне то

Грановского, то Боткина, а то и славянофилов. Но любопытная вещь: на

основании тех фактов и отношений, которые он описывает, мы довольно ясно

можем представить себе, какими путями, по каким, не отвлеченно теоретическим, а именно жизненно важным вопросам, прямо и непосредственно касавшимся

русской жизни, шло отмежевание демократа Белинского от его либерально

настроенных московских и петербургских друзей.

В главе XXXII «Былого и дум» Герцен дал элегический очерк

«теоретического разрыва» в среде московских друзей летом 1846 года на даче в

Соколове. Вспоминая «мирное» лето 1845 года в том же Соколове, Герцен писал:

«Прекрасно провели мы там время. Никакое серьезное облако не застилало

летнего неба...»

«Замечательное десятилетие» существенно дополняет эту картину.

Оказывается, что уже и в 1845 году дружескую идиллию омрачали тучи и грозы.

23

Их насылал Белинский то в виде гневных писем, обвинявших друзей в якшании

со славянофилами, то в форме статей, обличавших дряблость либерально

настроенной дворянской интеллигенции. Теоретический разрыв по коренным

проблемам мировоззрения — отношение к материализму и революционно-

социалистическому преобразованию действительности,— о котором писал

Герцен, явился лишь финальным актом множества столкновений по разным

вопросам. Особое недовольство московских «друзей» вызывали в деятельности

Белинского его гневные разоблачения демагогических заигрываний славянофилов

(да и не только славянофилов, а и «гуманных помещиков» вообще) с «меньшим

братом», ложной трактовки ими проблемы народности, национальности и т.д.

Не имея возможности по условиям цензуры прямо нападать на

официальную идеологию, на учение церкви, требовавшей от паствы раболепия, кротости и смирения перед власть имущими, Белинский с еще большей яростью

обрушивался на неофициальное и прикровенное выражение той же самой

идеологии в лице славянофилов. Либеральное же крыло западников видело в

славянофилах, хотя и заблуждавшихся, но все же «своих» союзников.

Естественно, что эти разоблачения, еще более усилившиеся в критике

Белинского к 1845 году, не могли не вызвать раздражения Грановского и других

западников. Демократическая позиция Белинского шла вразрез с их либерально-

филантропическим отношением к народу, крестьянству. Со столкновением этих

точек зрения мы и встречаемся в Соколове летом 1845 года, о чем рассказывает

Анненков.

По-видимому, эта глава, в отличие от некоторых других, писалась им на

основании заметок, набросанных тогда же в Соколове,— так характерны

обстановка и портреты «друзей» — Грановского, Е. Корша, Кетчера и других. В

конце этой главы Анненков точно указывает и «предмет», вызвавший

раздражение,— то был блестящий памфлет Белинского «Тарантас...», только что