быть, биографическое разоблачение это еще укрепит сочувствие читателя к этому
замечательному человеку. Не в виде принижения или оскорбления нашего автора, а скорее в виде посмертного венка на его могилу, скажем, что Писемский
принадлежал многообразной, но цельной и единой по выражению русской толпе
и являлся в литературе нашей ее представителем. Это своего рода гласный из
народа, схожий со своими избирателями как по уму, таланту, так и по
нравственному содержанию. Можно указывать. его недостатки, не соглашаться с
его убеждениями, видеть погрешности в его представлениях, но не узнать в нем
выражения народного способа понимать лица и предметы, кажется, нет
возможности. Самая грубость тона в его едких обличениях пороков и
преступлений, выбор тем, большею частию бросающихся в глаза своим позорным
содержанием, и отвращение к какого-либо рода идеализации существующего
быта, к которой никогда во всю жизнь он и не прибегал, показывали в нем
бывалого человека, знакомого со взглядами, чувствами и суждениями толпы.
Позволительно, конечно, усматривать несовершенства в планах и в самой
постройке некоторых его произведений, но непозволительно было бы не признать
силы творчества, проявляющейся в них на каждом шагу. Особенность его
большого таланта заключалась, по нашему мнению, в том, что он ясно носил на
себе печать непосредственности и вдохновения, отличающих народное
мышление. Не ломая головы, не собирая предварительных заметок и документов, Писемский прямо, без подготовки, порождал любопытные, забавные и всегда
выразительные типы, которые теперь и гуляют по лицу нашей земли, открывая ей
собственную ее физиономию. Такими типами изобилуют все его сочинения без
исключения, даже и самые слабые. В лице Писемского читающая народная масса
нашла себе летописца, а с такими представителями ее необходимо считаться не в
одной политической, но и в литературной сфере. К тому же Писемский носил
почетное звание это весьма достойным образом, потому что соединял в себе
качества, редко встречаемые вместе. Это был замечательный художник и в то же
время простой человек в благороднейшем смысле этого слова!
366
Сколько симпатий, неудержимого влечения к человеку, добрых чувств и
мыслей пробуждает один этот эпитет: «простой человек», когда он прилагается к
деятелю, имевшему общественное значение. Писемский заслужил его вполне. В
наш век составления огромных состояний, как и огромных репутаций, он
оставался равнодушным к подстрекательствам честолюбия и тщеславия. Он, наоборот, мысленно участвовал в энтузиазме общественного мнения, когда оно
присуждало награды и апофеозы истинной заслуге и достоинству, не думая вовсе
о своих правах на такое же отличие. Мы уже сказали, что всякое подобие зависти
было чуждо душе его, как равно и всякое усилие обратить на себя внимание
публики, выступив кандидатом на ее исключительное благоволение. Свою ношу
таланта, изобретательности, наблюдения он нес чрезвычайно скромно в течение
своей жизни, не имея и в помысле выдавать ее за вместилище необычайных
открытий и довольствуясь той оценкой ее, которую получал вседневно и
обыкновенным путем хладнокровной трезвой критики. Облик его перейдет.
совершенно ясным и определенным к потомству и не помрачится никакими
последующими разъяснениями и разоблачениями, потому что все разъяснения и
разоблачения он испытал и перенес уже при жизни лица, которое его носило.
Несмотря на обычную ему резкость выражения в мыслях и образах, Писемский
был еще добродушнейшим человеком своего времени. Особенно выделялось одно
его качество. Он считал великим бедствием на земле несправедливость, оказанную человеку, и притом бедствием столько же для потерпевшего от нее, сколько и для того, кто в ней провинился. Мы могли бы привести несколько
примеров, когда наговоры какого-либо дружеского кружка на намеченную им
жертву, как часто бывает с ними, погружали его в недоумение, почти в ужас и
заставляли его морально страдать, отыскивая их причины и поводы... Если
болезни, слабости, падения Писемского приравнивали его к толпе, то, с другой
стороны, он разделял с нею и ее гнев и негодование на людскую
несправедливость, ее презрение и отвращение к торжеству нравственного
безобразия на свете и ее любовь к единственному оружию, находящемуся в ее
распоряжении, — насмешке, карикатуре, памфлету. Мы находим, что простой
человек такого рода заслуживает стоять рядом с теми героическими фигурами, какие по справедливости воздвигло наше общество, в своем умственном
пантеоне, памяти людей, которыми оно гордится и заслугу которых высоко ценит.
Баден-Баден, 1882.
С генваря 1849 по август 1851 года
1849 год. По приезде из Парижа в октябре 1848 года [470] состояние
Петербурга представляется необычайным: страх правительства перед
революцией, террор внутри, предводимый самим страхом, преследование печати, усиление полиции, подозрительность, репрессивные меры без нужды и без
367
границ, оставление только что возникшего крестьянского вопроса в стороне [471], борьба между обскурантизмом и просвещением и ожидание войны [472].