Литературные воспоминания

реакционную сущность идей, развиваемых Штирнером, Белинский трактует

интересующую его проблему в духе не только «разумного эгоизма» (Л.

Фейербах), но и общественной солидарности, идеи, характерной для

революционно-социалистических учений того времени. Трактовку этой

проблемы, показывающую подход Белинского не к альтруизму, как думал

Анненков, а к материалистическому пониманию истории, Белинский подчинял

главной задаче своей эпохи — «пробуждению в народе чувства человеческого

достоинства», осознанию им своих коренных интересов, о чем и писал в

известном письме к Гоголю.

[316] Отзыв Белинского о «Сикстинской мадонне», оспаривавшего мнение

«романтиков, особенно Жуковского», см. в его письме 1847 г. к Боткину из

Дрездена (Белинский, т. XII, стр. 384), а также в статье «Взгляд на русскую

литературу 1847 года» (там же, т. X, стр. 308—309).

Может быть, под влиянием вышеизложенных мыслей Белинский и получил

представление о «Сикстинской мадонне», которую потом видел в Дрездене, как

об ультрааристократическом типе. Он перевел ее божественное спокойствие, так

опоэтизированное у нас В. А. Жуковским, на простое определение, по которому в

лице ее выражается равнодушие к страданиям и нуждам низменного нашего мира

или, другими словами, полное отсутствие альтруистических чувств. (Прим. П. В.

Анненков)

[317] Об этом «движении» Белинский с оказией писал Анненкову по своем

возвращении из-за границы в Россию (см. его письма от 1—10 декабря 1847 г. и

от 15 февраля 1848 г.). В последнем письме он сообщал: «Дело об освобождении

крестьян идет, а вперед не подвигается» (Белинский, т. XII, стр. 436—439, 468).

[318] В этой части воспоминаний Анненков явно искажает облик

Белинского. «Революционера и агитатора» видели в нем не его враги, а в первую

очередь его друзья и последователи — Герцен, Огарев, лучшие из петрашевцев, а

за ними Чернышевский, Добролюбов и все молодое поколение революционеров-

443

разночинцев. Герцен справедливо называл Белинского «самой революционной

натурой николаевского времени» («Былое и думы», гл. «Н. И. Сазонов»). Иначе

воспринимали Белинского его «друзья» либералы при жизни и тем более после

смерти критика. Так, К. Д. Кавелин, собираясь писать о Белинском, сообщал 5

сентября 1848 г. Грановскому: «Это будет документом для будущей биографии

нашего друга и благородного мученика либерализма в России» (ЛН, т. 67, стр.

597). В таком же духе характеризует Белинского и Анненков.

[319] Как бы презрительно ни отзывалась потом критика о всем запасе

мелких наблюдений, едких воспоминаний, горького опыта, накопившихся у нас в

течение многих лет молчания и терпения и открывших наконец исход для себя

под видом единственно нужного и возможного искусства, все-таки должно

сказать, что эта литература обличений как выражение обиженного личного или

народного чувства имеет еще смысл, которого ни один историк нашего общества

не пропустит без внимания. (Прим. П. В. Анненкова.)

[320] Письмо Гоголя по поводу статьи Белинского о «Выбранных местах из

переписки с друзьями» (появилась во второй книге «Современника» за 1847 г.) было переслано критику из Петербурга и попало в Зальцбрунн одновременно с

письмом Гоголя к Анненкову, адресованным в Париж (его постоянный адрес в то

время). Этим и объясняется тот факт, что Анненков говорит о письме Гоголя, присланном Белинскому якобы через него, в то время как критик в своем ответе

сообщает, что это письмо «переслал» ему N (очевидно, Н.Я.Прокопович, через

приятеля Белинского Н. Н. Тютчева — см. письмо последнего к Белинскому от 22

июня 1847 г. в сб. «В. Г. Белинский и его корреспонденты», 1948, стр. 278).

Ответное письмо Белинского точно помечено: «15 июля н. с., Зальцбрунн». Это

был день их отъезда из Зальцбрунна в Париж через Дрезден и Франкфурт на

Майне, намеченный заранее, о чем Белинский уведомлял жену в письме от 25

июня/7 июля 1847 г. (Белинский, т. XI I, стр. 377). Анненков сообщает, что

Белинский оставил копию с готового текста письма к Гоголю для себя. Ее-то, по

всей вероятности, он и читал в кругу Герцена по приезде в Париж, а не «черновое

своего пись-ма», как пишет далее Анненков (см. о Белинском в Париже у Герцена

в «Былом и думах» в гл. XXV и LXI, а также в ЛН, т. 61, стр. 88).

[321] Письмо Белинского ошеломило Гоголя. Сохранилось три варианта его

ответного письма к критику. Гоголь сетовал на «ожесточение» Белинского в

письме к Анненкову из Остенде от 12 августа 1847 г. (Гоголь, т. XIII, стр. 362—

364) и все же признал: «Бог весть, может быть, и в ваших словах есть часть

правды» (Гоголь, т. XIII, стр. 360), Весть о переписке Белинского с Гоголем, очевидно, через Анненкова вскоре дошла и до Москвы. Уже в письме от 24—25

августа 1847 г., являвшемся прямым ответом на сообщение Анненкова о

состоянии духа Белинского, о его и Анненкова переписке с Гоголем, Боткин

писал: «Бог знает, как любопытно прочесть письмо Белинского к Гоголю и ответ

его, равно и письмо Гоголя к вам» (Анненков и его друзья, стр. 548).

[322] О заграничных впечатлениях Белинского см. в его письмах к жене и к

Боткину (Белинский, т. XII, стр. 362—398).