Литературные воспоминания

не известный Белинский, явившийся с упомянутой статьей в «Телескопе» 1835

года. И с какой статьей! Он не давал в ней советов автору, не разбирал, что в нем

похвально и что подлежит нареканию, не отвергал одной какой-либо черты, на

основании ее сомнительной верности или необходимости для произведения, не

одобрял другой как полезной и приятной,—а, основываясь на сущности

авторского таланта и на достоинстве его миросозерцания, просто объявил, что в

Гоголе русское общество имеет будущего великого писателя. Я имел случай

видеть действие этой статьи на Гоголя. Он еще тогда не пришел к убеждению, что

московская критика, то есть критика Белинского, злостно перетолковала все его

намерения и авторские цели,—он благосклонно принял заметку статьи, а именно, что «чувство глубокой грусти, чувство глубокого соболезнования к русской

жизни и ее порядкам слышится во всех рассказах Гоголя», и был доволен статьей, и более чем доволен: он был осчастливлен статьей, если вполне верно передавать

воспоминания о том времени. С особенным вниманием остановился в ней Гоголь

на определении качеств истинного творчества, и раз, когда зашла речь о статье, перечитал вслух одно ее место: «Еще создание художника есть тайна для всех, еще он не брал пера в руки, — а уже видит их (образы) ясно, уже может счесть

складки их платья, морщины их чела, изборожденного страстями и горем, а уже

знает их лучше, чем вы знаете своего отца, брата, друга, свою мать, сестру, возлюбленную сердца; также он знает и то, что они будут говорить и делать, видит всю нить событий, которая обовьет и свяжет между собою...» «Это

совершенная истина, — заметил Гоголь и тут же прибавил с полузастенчивой и

полунасмешливой улыбкой, которая была ему свойственна: — Только не

понимаю, чем он (Белинский) после этого восхищается в повестях Полевого»

[121]. Меткое замечание, попавшее прямо в больное место критика; но надо

сказать, что, кроме участия романтизма в благожелательной оценке рассказов

Полевого, была у Белинского и еще причина для нее. Белинский высоко ценил

тогда заслуги знаменитого журналиста и глубоко соболезновал о насильственном

прекращении его деятельности по изданию «Московского телеграфа»; все это

повлияло на его суждение и о беллетристической карьере Полевого [122].

Но решительное и восторженное слово было сказано, и сказано не наобум.

Для поддержания, оправдания и укоренения его в общественном сознании

Белинский издержал много энергии, таланта, ума, переломал много копий, да и не

с одними только врагами писателя, открывавшего у нас реалистический период

литературы, а и с друзьями его. Так, Белинский опровергал критика

«Московского наблюдателя» 1836 года, когда тот, в странном энтузиазме, объявил, будто за одно «слышу», вырвавшееся из уст Тараса Бульбы в ответ на

восклицание казнимого и мучимого сына: «Слышишь ли ты это, отец мой?» —

будто за одно это восклицание «слышу» Гоголь достоин был бы бессмертия; а в

другой раз опровергал того же критика, и не менее победоносно, когда тот

выразил желание, чтобы в рассказе «Старосветские помещики» не встречался

125

намек на привычку, а все сношения между идиллическими супругами

объяснялись только одним нежным и чистым чувством, без всякой примеси [123].

Вспомним также, что «Ревизор» Гоголя, потерпевший фиаско при первом

представлении в Петербурге и едва не согнанный со сцены стараниями

«Библиотеки для чтения», которая, как говорили тогда, получила внушение извне

преследовать комедию эту, как политическую, не свойственную русскому миру,

— возвратился, благодаря Белинскому, на сцену уже с эпитетом «гениального

произведения» [124]. Эпитет даже удивил тогда своей смелостью самих друзей

Гоголя, очень высоко ценивших его первое сценическое произведение. А затем, не останавливаясь перед осторожными заметками благоразумных людей,

Белинский написал еще резкое возражение всем хулителям «Ревизора» и

покровителям пошловатой комедии Загоскина «Недовольные», которую они

хотели противопоставить первому. Это возражение носило просто заглавие «От

Белинского» и объявляло Гоголя безоглядно великим европейским художником, упрочивая окончательно его положение в русской литературе [125]. Белинский

сам вспоминал впоследствии с некоторой гордостью об этом подвиге «прямой», как говорил, критики, опередившей критику «уклончивую» и указавшей ей путь, по которому она и пошла (см. библиографическое известие о выходе «Мертвых

душ», VI, 396, 400, 404 etc.). Таковы были услуги Белинского по отношению к

Гоголю; но последний не остался у него в долгу, как увидим.

Николай Васильевич Гоголь жил уже за границей в описываемое нами

время и уже два года, как основался в Риме, где и посвятил себя всецело

окончанию первой части «Мертвых душ». Правда, он побывал в Петербурге

зимой 1839 года и читал нам здесь первые главы знаменитой своей поэмы, у Н. Я.

Прокоповича, но Белинского не было на вечере: он находился случайно в Москве

[126]. Вряд ли Гоголь и считал тогда Белинского за какую-либо надежную силу.

По крайней мере в мимолетных отзывах, слышанных мною от него несколько