Литературные воспоминания

психологическом смысле. Трудно себе представить ту «гибкость души», раздвоенность в поведении и двоегласие в суждениях, которые свойственны были

людям типа Анненкова. И что любопытно, ни Анненков, ни ему подобные, вроде

Кавелина, не страдали от этой двойственности.

Не менее характерно и соединение в типе либерала идеальничанья,

краснобайства с практической трезвостью. Анненкову, справедливо писал

Салтыков-Щедрин, досталось «в удел благодушие». А вместе с тем он был

довольно практичным человеком и обладал твердой рукой хозяина-помещика. И

это не было секретом для многих его современников. Например, симбирский

литератор В. Н. Назарьев, хорошо знавший жизнь Анненкова в Симбирске, в

родовом поместье Чирьково, когда речь зашла о литературном его портрете, 15

откровенно писал М. М. Стасюлевичу: С своей стороны, я не рискнул бы

написать такой очерк, так как при всем уважении к покойному, не вполне

понимал его, то есть его двойственности — как крупного землевладельца, не

всегда удобного для крестьян, и в то же время любознательного, умного и даже

гуманного человека».

Социально-психологическая двойственность сказалась в литературных

трудах Анненкова и в конечном счете предопределила их судьбу. Он обладал

тонким художественным вкусом и мастерски анализировал литературную форму.

К его советам и отдельным замечаниям по тому или иному конкретному поводу

внимательно прислушивались и Тургенев, и Толстой, и Щедрин. Но многое из его

литературного наследства, особенно критического, не пережило своего времени.

Иное дело литературные мемуары Анненкова, связанные с самой лучшей и

наиболее поэтической порой в жизни автора и написанные широко, крупно, талантливо. Однако и в его воспоминаниях читатель без особого труда подметит и

двоегласие, и половинчатость, и ограниченность либерала-постепеновца.

Анненков уделяет немало страниц характеристике идейной жизни

сороковых годов, главного ее направления и преобладающего пафоса,

Повествование о Гоголе, Белинском, Грановском и других, основывающихся на

фактах и живых наблюдениях, он сплошь и рядом дополняет общими

рассуждениями, стремясь обрисовать тип передового человека того времени, его

нравственно-психологический облик, свойственный ему образ мыслей.

В этих рассуждениях по поводу эпохи и человека сороковых годов

Анненков малоинтересен. Как только речь заходит о «политике», о

революционной демократии сороковых годов, отражавшей настроения

крепостных крестьян и рвавшейся из сферы теории и литературных интересов в

реальную жизнь, либерал-постепеновец сразу же берет в Анненкове верх над

правдивым летописцем эпохи. Высший тип человека сороковых годов

представляется ему лишь в виде либерально настроенного мыслителя,

ограниченного пределами приятельского кружка и довольствующегося узкой

сферой чистой теории, но отнюдь не борца демократического склада, не

политика, стремящегося к революционному переустройству русской жизни. По

мнению Анненкова, тип «политического человека» в прямом смысле этого

понятия вообще появился в русском обществе не в сороковых, а лишь в

пятидесятых годах, в период крестьянской реформы. Но и тогда его воплощали не

Чернышевский или Герцен— они «от лукавого»,— а сторонники мирной

легальной деятельности типа Кавелина и Самарина,

III

Гоголь, Белинский и Тургенев — эти три образа являются в полном смысле

слова центральными в литературных воспоминаниях Анненкова. Мало сказать, что рассказ об этих замечательных людях составляет фактическую основу лучших

его мемуарных работ. Через духовный облик Гоголя, Белинского и Тургенева, через смену их умонастроений Анненков в первую очередь и стремится

16

обрисовать сложное и противоречивое движение русской духовной жизни на

переломе от начала тридцатых по начало шестидесятых годов.

Из наблюдений и по личному опыту Анненков хорошо знал, какое сильное

освобождающее влияние на умы оказал Гоголь своими лучшими произведениями

в тридцатых и сороковых годах. С произведений Гоголя, с критики Белинского, окрыленной гоголевским творчеством, началась новая полоса в общественном

самосознании. Не случайно Ленин «идеи Белинского и Гоголя» считал одним из

высших достижений передовой мысли сороковых годов,

Но произошло так, что сам Гоголь оказался впоследствии вне этого

движения, сблизился с реакционными кругами и стал противником тех идей и

стремлений, возникновению которых так мощно способствовал своим

творчеством. Как и почему это могло произойти? Когда более или менее ясно

обозначился тревожный поворот Гоголя в сторону ложных идей, которые

неминуемо должны были привести его к духовной катастрофе? На эти вопросы

Анненков и отвечает в своей первой работе в жанре воспоминаний — «Н. В.

Гоголь в Риме летом 1841 года» (1857).

Став фактически редактором «Библиотеки для чтения» с апреля 1856 года, Дружинин разослал своим приятелям примерный темник желаемых статей. В

ответном письме к нему Анненков сообщал: «Одну из этих тем, однако ж, за

которые, между прочим, Вам большое спасибо, и именно тему время

препровождения с Гоголем в Риме я непременно обработаю для Вас».