Литературные воспоминания

куда направлять ход исторических событий — либералам или демократам, к

жалким реформам по указке царизма или к решительной революционной

развязке.

В эти годы Анненков возобновляет приятельские отношения с Герценом, приветствует его лондонские издания; ему особенно импонирует обличительство

в «Колоколе». В то же время он восхищается статьями прямого идейного врага

Герцена — Б. Чичерина, вместе с Боткиным и Дружининым питает глухое

недоброжелательство к Чернышевскому и Добролюбову, ко всей линии

«Современника», печатается в «Русском вестнике» Каткова, вызывая этим

неоднократные нарекания со стороны Герцена.

Чем дальше развиваются события, тем Анненкова все больше и больше

тревожит нарастание демократического подъема — и брожение среди крестьян и

ожидании «поли», и твердая, последовательная линия Чернышевского и

Добролюбова, идущих во главе молодого поколения

Известно, что Анненков был одним из тех, кто, используя старые

приятельские связи и играя на либеральных иллюзиях Герцена, спровоцировал

его выступления в «Колоколе» в защиту «лишних людей» от нападок

«желчевиков» из «Современника».

В 1856—1861 годах Герцену и Огареву казалось, что в лице Анненкова они

имеют верного, испытанного друга, близко стоящего к ним по убеждениям. В

действительности Анненков был так же далек от них, как В. Боткин или К.

Кавелин. Когда в «Колоколе» от 1 февраля 1861 года появилась статья Герцена

«Провинциальные университеты», в которой свежие силы молодой

демократической России противопоставлялись монархическому либерализму, Анненков писал Тургеневу 11 февраля 1861 года: «Недавно я прочел в заметке

12

одного моего приятеля — и нашего,— что настоящие люди у нас в Харькове, Казани и в других отдалённых местах. Счастливец! Он один их и видит; для нас

это тайна.

Имея в виду один из проектов освобождения крестьянства, всевозможные

проволочки с подготовкой реформы в правительственных сферах, Огарев писал

Анненкову 20 ноября 1860 года: «А может, оно и лучше, может, развязка из

движения общественного невольно выйдет... Тебе все будет не вериться... Но сила

обстоятельств сильнее твоего неверия».

На самом же деле Анненков не «не верил», как думалось Огареву а был

принципиальным противником той «развязки» с крепостными порядками, на

которую возлагали надежды революционные демократы. Поборник «свободы»,

«европеизма» и «гуманности», он искренне ратовал за отмену крепостного права, а вместе с тем так же искренне являлся убежденным сторонником помещичьей

собственности на землю и «порядка» на основе просвещенного абсолютизма, гарантирующего «образованному меньшинству» из имущих классов

преимущественное положение в государстве. По-видимому, в беседах с Герценом

и Огаревым даже и в 1860 году Анненков держался куда «левее», чем был на

самом деле, и в этом они очень скоро убедились.

В письме к Тургеневу, озаглавленном «На другой день» (то есть от 6 марта

1861 года, так как царский манифест, подписанный 19 февраля, был объявлен в

столицах лишь 5 марта), ликующий Анненков недоумевал, почему народ так

безразлично отнесся к «освобождению», <будто... не получал никакого сюрприза, а только должное, ему следующее и за держанное слишком долго неисправным

плательщиком».

В письме к тому же Тургеневу под названием «Три неделя спустя -(от 25

марта 1861 года) Анненков по-прежнему славословит грабитель-скую

крестьянскую реформу как «русскую революцию», которая, в от-личие от

западных, совершается «во благонравии и в какой-то ceрьезности». Но в этом же

письме встречаются строки иной тональности. «Положения» очень сложны,—

пишет Анненков,— иногда идут наперекор народным понятиям о праве и

собственности и уже повсюду образуют нечто вроде тяжбы между владельцем и

крестьянами».

Массовые крестьянские волнения в степной полосе, последовавший в ответ

на царский манифест о «воле» и захватившие частью и родную Анненкову

Симбирскую губернию, личные его взаимоотношения с крестьянами в родовом

поместье Чирьково показали, сколь далек он был в свое» либеральной утопии от

реальной действительности.

Правда, Анненков по-прежнему краснобайствует насчет того, что по своему

характеру реформа, дескать, соответствует «исконным условиям русского

народного быта», но в действительности, на примере своих же собственных

столкновений с крестьянами, он убеждается, что крестьянство мечтает о новой,

«полной воле», а потому и царские «Положения» означают не социальный «мир», а начало «войны, борьбы и столкновения» между помещиками и крестьянами.

Имея в виду предоставленное помещикам право полюбовно решать с крестьянами

вопросы о размежевании н выкупных платежах, Анненков писал в том же письме

13

к Дружинину из Чирькова от 12 июля 1861 года: «Добровольное соглашение так

же осуществимо, как царство любви на земле. Ничего не остается более, как

рабски следовать за буквой положения, что я и сделаю с облегчениями, какие

будут возможны, и тотчас же покину этот взволнованный, далеко не умиренный и

тайно озлобленный край».

В годы контрнаступления реакции, организованного царскими властями