Литературный агент

— «Преступление»? — повторила Маня. — Как вы страшно говорите.

— Это цитата из Честертона. — Мне не хотелось пугать ее чрезмерно, и я переменил тему: — Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо.

— Но вчера вы…

Она перебила:

— По весне бывает упадок сил.

— У вас тяжелая работа?

Она поняла подтекст моего вопроса и отвечала горячо:

— Нет, я мало работаю, папа зарабатывает… Он сказал, что вы хотите меня видеть.

— Поэтому вы в Москву приехали?

— Поэтому. Вы просто так хотели, или вам что-то нужно?

— Я хотел вас, как только увидел три недели назад. И мне что-то нужно.

Неожиданно для меня мое заявление, как фрейдистская проговорка, прозвучало весьма двусмысленно («фривольно», сказал бы мой дед), но она не рассердилась, по-моему, даже не поняла.

— Я понимаю, вы хотите поговорить о своей невесте. Но она…

— О ком? — я растерялся. Юла не была моей невестой и возлюбленной не была, но я без содрогания не мог вспомнить ее конец, и чем дальше он отстоял, тем ближе становилась мне жертва — мертвая невеста — вот уж действительно потусторонняя усмешечка!..

— Сестра мне рассказала, что вы любите друг друга.

— Серьезно?

— Но она не упоминала о слежке.

— А что она вам еще…

— Больше — ни слова! Это ее тайна.

Однако у Юлии Глан фантазии! Не только в романах… Какое-то время мы молчали, потом я нажал на все те же кнопки:

— Позапрошлой ночью мне приснился дом в лесу, в котором будто бы произошло преступление. Туда ведет тропинка в папоротниках и ландышах, по которой кто-то шел…

— Ночью? (Я кивнул) Страшный сон. А кто убит?

— Я не сказал про убийство… Но вы угадали: убита ваша сестра.

Маня смотрела на меня с таким отчаянием, что я крикнул:

— Это сон!

После жгучего молчания она промолвила:

— Вы, конечно, помните, наши озера под холмом. Мы там с папой любим гулять.

— Да, красиво.

— Позавчера ночью я там гуляла.

А ведь она сообщает мне о своем алиби!

— Вы были с папой?

— На этот раз с Тимуром Страстовым.

— Он тоже любитель?.. Во сколько?

— Поздно. Я не знаю. Он, наверное, знает.

— Тимур вас пригласил на прогулку?

— Нет, мы случайно встретились. Я была на берегу, смотрю: он подходит. Потом мне стало холодно, и мы пошли домой.

Так рассказывают дети — безыскусно, доверчиво, не углубляясь во «взрослые тонкости», — или больные. Она больная или лжет? Я внезапно разозлился.

— Фотокор, я слышал, обожает девочек.

— А вы злой. Мне уже скоро восемнадцать. Вот вы говорите, а не знаете, что он мне предложил.

— Замуж, что ли… Нет, серьезно? Да он же лет на сорок…

— Не на сорок, а на тридцать четыре!

Мне стало смешно. Сквозь идиотский смех я выговорил:

— А отец-то знает?

— А ему нечего и знать. Я с папой не расстанусь, пока он жив.

— Так вы Страстову отказали?

— Нет, пусть ждет.

— Смерти?.. Господи, какие вы все странные! Фотокор, надеюсь, вам не поддался?

— Он согласился.

— Ваш отец серьезно болен?

— Нет. Мы раньше с Юлой ходили на озера, — заговорила она задумчиво, на свои какие-то мысли. — Она со мной дружила, хотя на три года была старше. Мне было пять, а ей восемь, когда мама умерла.

— Так она умерла?

— Нам тогда сказали: уехала. Потом уже папа признался: умерла.

— А могила где?

— Могилы нет… мы не знаем где. Мы всюду втроем ходили…

— Втроем?

— Еще с Дениской Тихомировым. И в лес ходили, и в Чистый Ключ, и на станцию. Папе говорили, что в саду гуляем или в гости… ну, к местным детям. А сами потихоньку сбегали.

— Вы искали мать?

— Как вы догадались? Мы ее любили очень. Одну бонну выжили, вторую, каких папа нанимал (тогда у нас еще деньги были), и он сдался, предоставил нас самим себе.

— А в Москве вы ее тоже искали?

— Нет, только в Холмах.

— Когда она исчезла?

— В мае.

— Интересно! Вам каждую весну бывает так плохо?

Она посмотрела на меня задумчиво и опять ответила невпопад, возможно, подчиняясь какой-то логике чувств (если можно так выразиться):

— Мы с собой носили фотографию мамы и всех опрашивали. Это Денис придумал.

Я представил детей в чистом поле, старшая ведет за руку маленькую, с ними мальчик, сверкает крест, надвигается лес… в том лесу она погибла.

— Что-то давно Юла не звонила.

Я уже начал привыкать к оригинальному диалогу, даже искать внутренние связи обрывистых реплик.

— Вы часто перезваниваетесь?

— Я ее уговорила на два раза в неделю.

— Юлу надо было уговаривать?

— Они оба очень гордые.

— Отец и дочь?

Маня кивнула, вдруг спросила тихо:

— Вы ее действительно любите? — и отвела глаза, голубые, как у сестры, сейчас потемневшие, почти синие.

— Я ее жалею.

— Я тоже.

Ну не странно ли жалеть прославленную в столь юном возрасте писательницу? Не странно, если знать про убийство… Нет, и тогда слово «жалость» слабовато выражает суть событий, вызывающих ужас.

Маня вдруг поднялась, подошла к этажерке в углу, сняла с верхней полки фотографию в рамочке.

— Хотите посмотреть? Это мама.

Я тоже встал, протянул руку, рука дрожала (той ночной дрожью), и карточка упала на пол. Нагнулся поднять и услышал:

— Нет, уходите!

— Чем я вам не угодил? Хотите, на колени встану?

Не отвечая, она открыла стеклянную дверь на балкон, оттуда донеслось:

— Если не уйдете, я прыгну вниз.