Литературный призрак

Третий – это летучая мышь. Она боится, что небо упадет и разобьется вдребезги, и тогда все живое погибнет. Поэтому летучая мышь мечется между небом и землей, вверх-вниз, вверх-вниз, проверяет – все ли в порядке.

Вот так все и было, давным-давно, в начале времен.

Шерри уснула, а Каспар все еще пытался понять, откуда пришла ему в голову эта история. Я его успокоил, отвлек, нагнал дрему. Посмотрел, как приходят и уходят его сны. Сначала ему снилось, что он защищает рыцарский замок, построенный из бильярдных киев на песке. Потом приснились сестра и племянница. Вдруг откуда ни возьмись возник отец, толкая по коридору транссибирского экспресса мотоцикл с коляской, набитой купюрами, которые разлетаются в разные стороны. Как обычно, он был пьян, скандалил и требовал от Каспара объяснений: мол, что за игру он ведет и почему присвоил какие-то важные видеокассеты. А Каспар превратился в полуголого карапуза и даже слов таких не знает.

Мое собственное детство прошло у подножия Святой горы. В каком-то сумраке, что, как я потом узнал, продолжалось много лет. Ровно столько, сколько мне потребовалось, чтобы научиться помнить. Я представляю себе птенца, который только-только начинает историю своего «я». Не сразу, совсем не сразу он осознает, что «я», личность, отличается от безличности, от скорлупы. Сначала птенец воспринимает замкнутость окружающего пространства. Потом его органы чувств начинают работать, и он отличает тьму от света, холод от тепла. По мере того как чувства совершенствуются, у птенца возникает стремление к свободе. И вот в один прекрасный день он начинает рваться прочь из вязкой жидкости, из хрупкой скорлупки, пока наконец не окажется за ее пределами, один, в головокружительной реальности, где все – изумление, страх, краски, неизвестность.

Но даже в те далекие времена я задавался вопросом: почему я один?

Солнце разбудило Каспара. В уголках глаз застыла корочка высохших слез, во рту стоял противный вкус часовых ремешков. Каспару безумно захотелось свежих фруктов. Австрийцы уже вышли из купе, первыми заняли туалет. Каспар спустил ноги на пол, и мы увидели, что Шерри медитирует. Он натянул джинсы и собрался тихонько выскользнуть из купе, чтобы ее не беспокоить.

– Доброе утро! И добро пожаловать в солнечную Монголию, – пробормотала Шерри со своей полки. – Прибываем через три часа.

– Прости, что помешал.

– А ты и не помешал. Кстати, вон там, на одежном крючке, висит полиэтиленовый пакет. В нем груши. Возьми одну на завтрак.

– Ну вот, – сказала Шерри спустя четыре часа. – Мы в Улан-Баторе. На центральном вокзале.

– Странно, – ответил Каспар, но ему хотелось выразиться по-датски.

Беленые стены слепили глаза в лучах первозданного полуденного солнца. Никогда не затихающий ветер дул над степями, в ту исчезающую вдали точку, где сходятся рельсы. Вывески были написаны кириллицей, но ни Каспар, ни кто-либо из моих прежних проводников не знали этого алфавита. Китайцы-челночники, высыпав из поезда, волокли по перрону тяжелые баулы с товаром и звонко переговаривались на знакомом мне мандаринском диалекте. Два полусонных монгольских солдатика поглаживали автоматы, мыслями витая в других, более приятных им местах. Группа суровых старух ожидала посадки на поезд до Иркутска. Их провожала родня. На флангах неподвижно зависли двое в черных пиджаках и темных очках. На ограде сидели мальчишки, глазели на девчонок.

– Как будто из темного чулана попала на карнавал инопланетян, – сказала Шерри.

– Шерри, я понимаю, что девушки, которые путешествуют в одиночку, опасаются… кхм, доверять первому встречному… Но, может быть…

– Ох, да не строй из себя англичанина, – улыбнулась Шерри. – Не бойся, я не накинусь на тебя, если ты не накинешься на меня. Кстати, в твоей «Одинокой планете»{78} говорится, что в районе Сансар есть более-менее приличная гостиница. В конце улицы Самбу. Поехали.

Я позволил Шерри заняться моим проводником. Мне меньше проблем. Австрийцы попрощались и с самым серьезным видом направились к гостинице «Кубла-хан». Израильтяне помахали нам и пошли в противоположную сторону. О шведе Каспар уже забыл.

Туристы-рюкзачники – странный народ. У меня с ними много общего. Мы нигде не задерживаемся, мы везде чужие. Мы странствуем, повинуясь собственной прихоти, ищем, чего бы такого поискать. Мы паразиты по сути: я кочую из одного чужого разума в другой и исследую сознание каждого нового проводника, чтобы познать мир. А такие, как Каспар, кочуют по разным странам и исследуют их культуру и географические особенности, чтобы познать мир или развеять скуку. Мироздание не замечает нас с Каспаром, не подозревает о нашем существовании. Мы впитываем эманации одиночества. Мои проводники из китайцев, впервые столкнувшись с рюкзачниками, были совершенно ошарашены и сочли их абсолютно чужеродными существами. Именно так люди отнеслись бы ко мне.