Литературный призрак

Каждое сознание, как и все маяки на свете, пульсирует в собственном ритме. У одних пульсация постоянная, у других – прерывистая. Одни ярко вспыхивают, другие еле тлеют. Некоторые, как квазар, занимают пограничные области. Для меня скопление людей и животных – как скопление светил разной степени яркости, цвета и притяжения.

Каспар в последнее время тоже воспринимает людей как вспышки на экране локатора. Каспар так же одинок, как и я.

– Я что, грежу? – спросила Шерри. – А где же город? Пекин – город, Шанхай – город. А здесь только призрак города.

– Похоже на Восточную Германию времен «железного занавеса».

Шеренги безликих многоквартирных домов с растрескавшимися стенами и заколоченными окнами. Трубопровод на бетонных опорах. Раздолбанные дороги, по которым тарахтели немногочисленные и такие же раздолбанные автомобили. Козы на площади, заросшей бурьяном. Безмолвные фабрики. Статуи – лошади и маленькие, будто игрушечные, танки. Женщина с корзиной яиц, выбоины на мостовой, разбитые бутылки и пошатывающиеся пьянчуги. Покосившиеся фонари. Некогда мощная электростанция в клубах черного дыма. Вдали виднелось гигантское колесо обозрения. Мы с Каспаром подумали, что вряд ли оно когда-либо закружится. Мимо прошли три европейца в черных костюмах. Каспар решил, что они попали не в то время и не в то место.

Улан-Батор гораздо больше, чем деревня у подножия Святой горы. Но никто из тех, кто нам встретился, не стремился к какой-либо цели. Все словно бы чего-то ждали: может, что-то откроется, может, день закончится, может, город очнется, а может, накормят.

Каспар поправил лямки рюкзака.

– Да, «Тайная история Чингисхана»{79} меня к этому не подготовила.

Вечером Каспар за обе щеки уплетал баранью похлебку с луком. Они с Шерри были единственными посетителями гостиничного ресторанчика, а сама гостиница занимала шестой и седьмой этажи ветхого многоквартирного дома.

Женщина, которая принесла еду с кухни, глядела исподлобья. Каспар указал на тарелку, потом приподнял большие пальцы кверху – дескать, вкусно – и одобрительно улыбнулся.

Она посмотрела на него как на сумасшедшего и ушла.

Шерри фыркнула:

– Такая же приветливая, как таможенница.

– За время моих странствий я понял, что чем бессильнее страна, тем грознее таможенники.

– Когда она показывала нам комнату, то смотрела на меня так, словно я раскатала ее ребенка бульдозером.

Каспар снял клок шерсти с куска мяса.

– Коммунизм в сфере обслуживания. Печальное наследие. Ну ей же деваться некуда. А вот мы можем слинять отсюда в любой момент.

У него осталось немного растворимого лимонного чая, купленного в Пекине. На соседнем столе стояла бутыль с горячей водой, так что Каспар сделал чаю себе и Шерри. Они пили чай и смотрели, как над пригородными кострами и юртами восходит восковая луна.

– А расскажи-ка мне об этом гонконгском пабе, в котором ты работала, – попросил Каспар. – Как он там назывался? «Бешеные псы»?

– Нет, лучше ты расскажи о странных знакомцах, которыми ты обзавелся, приторговывая бижутерией на Окинаве. Давай, викинг, сейчас твоя очередь.

Мои проводники часто ощущают зарождение настоящей дружбы. А я способен только наблюдать за этим.

Еще во младенчестве я начал осознавать, что в «моем» теле есть еще один обитатель. Клочковатый туман красок и эмоций сгущался в росинки понимания. Я видел и постепенно учился различать сады, тропинки, лающих собак, рисовые поля, белье, сохнущее под ветерком на солнце. Я не понимал, почему эти образы возникают передо мной в определенное время, будто какой-то бессюжетный фильм. Я брел по тому же пути, который проходят все люди, – от мистического к обыденному. В отличие от людей, я помню этот путь.

По мою сторону экрана восприятия что-то происходило. Как будто кто-то едва заметно увеличивал звук радиоприемника, так медленно, что поначалу даже сомневаешься в источнике звука. Вот так, исподволь, пробивались ко мне ощущения, источником которых являлся не я, и лишь много позже мне удалось определить их точнее – любовь, верность, гнев, злоба. Я наблюдал, как этот другой становился все четче и проступал все яснее. Мне стало страшно. Я счел этого другого захватчиком. Сознание своего первого проводника я принял за кукушиное яйцо, из которого вот-вот вылупится птенец и вышвырнет меня из моего родного гнезда. Однажды ночью, когда мой проводник уснул, я решил проникнуть в его сущность.

Он попытался закричать, но я не позволил ему проснуться. Повинуясь защитному инстинкту, его сознание замкнулось и выставило заградительные барьеры. Я не отступал, напирал грубее, чем следовало, не осознавая своей силы, и прорывался сквозь его воспоминания и сложные механизмы нервной системы, выводя из строя огромные куски. Страх поражения ожесточил меня сверх меры, хоть это и не входило в мои намерения. Я хотел только потеснить соперника, а не уничтожить его.