Литературный призрак

Оюун была большой мастерицей переводить разговор на другую тему.

– Нет. Все те же двое белоголовых.

– Австралию-то я нашла в школьном атласе. Но вот где эта – как ее там? – Дания, что ли?

– Какая разница! – Буянт вылез из-под груды одеял, укутался в одно, как в платок. В молодости он слыл красавчиком, да и сейчас считал себя неотразимым. – Ты ж все равно туда не поедешь!

Ганга прикусила язык, Оюун потупилась.

– Белоголовые сегодня уезжают, и я очень рада. Не понимаю, как это мать отпустила дочь одну болтаться по свету. Наверняка они не женаты, а спят в одной постели! Никаких колец, ничего. А он вообще какой-то ненормальный. – Ганга посмотрела на Оюун, но Оюун отвела глаза.

– Конечно ненормальный, это же иностранцы. – Буянт рыгнул и захлюпал чаем.

– Почему он ненормальный, мама? – Оюун начала резать лук.

– Во-первых, от него пахнет кислым молоком. И еще… Глаза… Глаза у него странные… будто чужие.

– Ха, страннее тех профсоюзных деятелей из Венгрии никого на свете нет! Ну, помнишь, для них еще орхидеи привозили, из самого Вьетнама.

Ганге великолепно удавалось игнорировать замечания мужа.

– Этот тип из Дании все время дает чаевые и улыбается, будто чокнутый. А вчера вечером он притронулся к моей руке.

Буянт сплюнул:

– Если он еще раз к тебе притронется, я ему башку сверну и в жопу засуну. Так ему и передай!

Ганга помотала головой:

– Нет, он словно в пятнашки играл, ну, как маленький. Коснулся моей руки большим пальцем и тут же отошел. Как будто заколдовал. И пожалуйста, не плюйся в доме.

Буянт отломил кусок хлеба.

– Вот-вот! Заколдовал! Морок навел! Скажешь тоже! Послушай, женщина, иногда мне кажется, что я взял в жены не тебя, а твою бабушку!

Женщины молча готовили завтрак.

Буянт пятерней почесал в паху.

– Кстати, о женитьбе. Вчера вечером приходил старший сын Гомбо. Просит руки Оюун.

Оюун, не поднимая головы, помешивала лапшу в горшке.

– Да?

– Да. Принес мне бутылку водки. Отличная вещь. Сам старина Гомбо – несерьезный мужик, пить не умеет, зато его свояк работает на хорошей должности. А у младшего сына, говорят, большое будущее. Два года подряд чемпион школы по борьбе. Вот где счастье.

От лука у Ганги свербило в носу. Оюун молчала.

– По-моему, отличная мысль, а? Похоже, старший по уши втюрился в Оюун… Если он ее обрюхатит, то будет ясно, что девочка не пустоцвет, и Гомбо придется… В общем, бывают женихи и похуже…

– Бывают и получше. – Ганга добавила лапшу в баранью похлебку, вспомнила, как Буянт тайком лазал к ней через дымовое отверстие в юрте, под боком у спящих родителей. – Может, Оюун кто-то другой нравится. И вообще, мы ведь договорились. Оюун должна закончить школу и, если судьбе будет угодно, поступить в университет. Мы же хотим успехов Оюун. Может, она купит машину. Или хотя бы мотоцикл. Из Китая привозят.

– Какой смысл учиться? Работы все равно нет, тем более для женщин. Русские ушли, все заводы и фабрики позакрывали. Что осталось – захватили китайцы. Нам, монголам, чужаки не дают пробиться. Губят нас.

– Ерунда! Вам водка не дает пробиться! Водка вас губит!

– Женщины ни черта не смыслят в политике! – обозлился Буянт.

– Вы больно много смыслите! – Ганга тоже рассердилась. – Да наша экономика сейчас загнулась бы и от простуды, если б ей достало здоровья хотя бы на то, чтоб простыть!

– Говорят тебе, во всем виноваты русские…

– Хватит валить все на русских! Дела не пойдут на лад, пока мы будем во всем винить русских, а не себя. Китайцы-то у нас могут зарабатывать! Почему ж мы сами не можем?

На сковородке зашипел жир. Ганга мельком заметила, как поморщилось ее отражение в плошке с молоком. Рука с плошкой дрогнула, отражение пошло рябью, исчезло.

– Что-то я сама не своя. Нужно сходить к шаману.

Буянт стукнул кулаком по столу:

– Еще чего – бросать тугрики на ветер!

– Мои тугрики! – возразила Ганга. – Куда хочу – туда бросаю, пропойца.

Буянту пришлось отступить без боя: Гангу все равно не переспоришь, а если соседи услышат перепалку, то начнут болтать, что жена ему не повинуется.

Почему я таков, каков есть? У меня нет генетического кода. У меня не было родителей, которые учили бы меня различать добро и зло. У меня не было учителей. Я ни от кого не получил ни питания, ни воспитания. Но я обладаю разумом и совестью. Гуманный негуманоид.