Литературный призрак

Наутро врач установил, что мой проводник не реагирует на внешние раздражители. Никаких повреждений на теле пациента, естественно, не обнаружилось, и врач вынужден был констатировать коматозное состояние. В 1950-е годы в юго-восточном Китае не было аппаратуры для поддержания жизни таких пациентов. Спустя несколько недель мой проводник умер, не приходя в сознание, и унес в могилу разгадку тайны моего происхождения, которая, возможно, хранилась в его памяти. Это были мучительные дни. Я понял свою ошибку – захватчиком был я, а не он. Я попытался поправить причиненный ущерб, собрать заново разрушенные мной функции и фрагменты психики, но разрушить проще, чем восстановить. К тому же я тогда почти ничего не знал. Мне все-таки удалось выяснить, что мой проводник в одно время разбойничал на севере Китая, а затем служил в армии в тех же краях. Еще я обнаружил обрывки разговорных языков, которые впоследствии идентифицировал как монгольский и корейский, но читать и писать мой проводник не умел. Вот и все. Мне не удалось определить, как я зародился и как долго пребывал в зачаточном состоянии.

Я полагал, что если мой проводник умрет, то я разделю его участь. Поэтому я сосредоточил все усилия на том, чтобы изобрести способ, который позже назвал переселением или трансмиграцией. За два дня до смерти моего проводника я успешно осуществил задуманное. Моим вторым проводником стал врач, лечивший первого. Переселившись, я посмотрел на солдата со стороны. На грязной постели распростерся мужчина средних лет – костяк, облепленный плотью. Я ощутил вину, облегчение и могущество.

За два года пребывания в докторе я узнал много интересного о человеке и бесчеловечности. Научился читать его воспоминания, стирать их и заменять новыми. Научился им управлять. Человеческая натура стала моей игрушкой. Еще я четко осознал необходимость соблюдать меры предосторожности. Однажды я признался своему проводнику, что в его теле уже два года обитает бесплотный дух, и сказал, что готов ответить на его вопросы.

В результате бедняга сошел с ума, и мне снова пришлось переселяться. Человеческий разум – очень хрупкая игрушка. Он так непрочен!

На третий день официантка, как обычно, метнула на стол горшок с бараниной, повернулась и отошла прежде, чем Каспар успел жалобно застонать.

– Бараний жир на ужин! – улыбнулась Шерри. – Вот это сюрприз!

Официантка убирала посуду с соседних столов. Каспар упражнялся в самовнушении, пытаясь убедить себя, что у баранины вкус индюшатины. Я с трудом удержался от соблазна помочь ему. Шерри читала.

– Вот оно, советское словоблудие! Тут приводится цитата из статьи, написанной в сороковые годы, при Чойбалсане{80}: «Жизнь на практике подтвердила преимущество использования русского алфавита». А на самом деле имеется в виду совсем другое: тех, кто использует монгольский алфавит, расстреляют. В голове не укладывается, как можно было жить под игом этой «высшей расы» и почему…

Тут во всем здании погас свет.

За окном тускло сияли дымчатые звезды и пламенело алое зарево гигантских русских букв какого-то лозунга за пустырем. Мы каждый вечер гадали, что там написано, да так и не выяснили.

Шерри рассмеялась и закурила. В глазах отразился огонек сигареты.

– Признайся, ты дал начальнику электростанции десять долларов, чтобы он устроил затемнение, и все ради того, чтобы остаться со мной наедине в темной комнате, пропахшей брутальным ароматом баранины.

Каспар улыбнулся в темноте, и я распознал его чувство – любовь. Любовь формируется как атмосферный фронт.

– Шерри, давай завтра утром возьмем джип. Мы уже осмотрели и храм, и старый дворец. Я чувствую себя пресыщенным туристом. Совершенно идиотское ощущение. Фройляйн из немецкого посольства утверждает, что завтра привезут бензин.

– А куда нам спешить?

– Эта страна катится в прошлое. Где-то там, в горах, притаился в ожидании конец света. Отсюда надо смотаться побыстрее, пока снова не наступил прошлый век.

– Но в этом и заключается очарование Улан-Батора. В его обветшалости.

– Не знаю, что значит «обветшалость», но никакого очарования тут не вижу. Улан-Батор только доказывает, что монголы – не городской народ. Здесь можно снимать фильм об обреченной колонии уцелевших в бактериологической войне. Давай куда-нибудь уедем. Не понимаю, зачем я тут. По-моему, даже местные жители не понимают, зачем они тут.

Вошла официантка, поставила на стол свечу. Каспар поблагодарил ее по-монгольски. Она ушла. «Ну, дорогая, – подумал Каспар, – когда грянет революция…{81}»

Шерри начала тасовать колоду карт.

– А что, монголы созданы исключительно для дикой кочевой жизни? По-твоему, их удел – разводить скот, рожать детей, мерзнуть, жить в юртах, кормить глистов, не знать грамоты?

– Я не хочу с тобой спорить. Я хочу поехать к горам Хангай, забираться на вершины, скакать на лошади, плавать голышом в озерах. Понять, зачем я живу на земле.

– Хорошо, викинг. Завтра утром уедем. А сейчас давай сыграем в криббидж. По-моему, я веду в счете – тридцать семь выигрышей против девяти.