Литературный призрак

В моем положении есть свои преимущества: я не старею и не забываю. Моя свобода превышает степень человеческого разумения. Но есть и ограничения, которых я не могу преодолеть. К примеру, я постоянно бодрствую. Мне неведом сон, я не умею ни спать, ни грезить. И то знание, к которому я более всего стремлюсь, ускользает от меня: мне не удается выяснить, откуда взялась история, с которой я начался, и есть ли еще на свете подобные мне.

Я покинул деревню у подножия Святой горы и отправился странствовать по Юго-Восточной Азии, обшаривая все укромные уголки, чердаки и подвалы стариковских сознаний в поисках бестелесных духов, таких же как я. Я обнаружил легенды о себе подобных, но ни малейших следов их реального присутствия. В 1960-е годы я пересек Тихий океан.

Памятуя о сумасшествии доктора, я помалкивал и ничем не выдавал своего присутствия. Меньше всего мне хотелось плодить мистиков, безумцев и писателей. Однако, встречая на своем пути мистика, безумца или писателя, я иногда вступал с ним в диалог. Один литератор из Буэнос-Айреса предложил назвать меня noncorpum{84}, что значит «бестелесный», во множественном числе – noncorpa, если только наступит день, когда множественное число понадобится. Несколько дивных месяцев мы с ним дискутировали на метафизические темы, и я внес свою лепту в создание нескольких новелл. Но «я» так и не стало «мы». В 1970-е годы я дал объявление в «Нэшнл инкуайерер». Американцы – самый чокнутый народ в мире. Откликнулись 19 человек. Я познакомился с каждым. Все то же: мистики, безумцы, писатели. Я искал даже в Пентагоне. Открыл много интересного, но никаких признаков существования собратьев noncorpa. В Европу я не наведывался. Эта часть суши, над которой нависла хладная тень ядерных боеголовок, казалась мне бесперспективной.

Я вернулся на Святую гору, обогащенный знаниями благодаря не одной сотне проводников, но по-прежнему ничего не ведая о своем происхождении. Я устал от скитаний. Святая гора – единственное место на земле, с которым я ощущал связь. Десять лет я пользовался гостеприимством монахов, которые обитают на склонах горы. Вел размеренную и спокойную жизнь. Подружился со старухой из чайного домика. Она принимала меня за говорящее дерево. После ее смерти я ни с одним человеком не разговаривал.

– Входи, доченька, входи! – раздался из юрты голос шамана.

Над входом висели выбеленные солнцем челюсти. Ганга боязливо оглянулась. Мальчишка играл с красным мячиком. Подбрасывал его в смурную голубизну, запрокидывал голову, ждал, потом ловил. У входа в юрту высилось обо – горка священных камней и костей. Ганга склонилась перед ней, попросила благословения и ступила в дымный сумрак.

– Проходи, доченька!

Шаман сидел на коврике, медитировал. С потолочной балки свисала лампа. В медной плошке оплывала сальная свеча. Дальний конец юрты был отгорожен звериными шкурами. По юрте витал крупитчатый благовонный дым.

У входа стоял резной ларец. Ганга открыла его и положила туда почти все тугрики, полученные от Каспара на чай. Потом сняла обувь и в правой, женской, половине юрты опустилась на колени перед шаманом. Морщинистое лицо, по которому невозможно определить возраст. Седые спутанные волосы. Закрытые глаза вдруг широко распахнулись. Шаман указал на низенький столик со старым надтреснутым чайником.

Ганга налила в костяную чашку темной жидкости без запаха.

– Пей, Ганга, – сказал шаман.

Она сделала глоток и хотела что-то сказать, но шаман жестом остановил ее.

– Ты пришла, потому что в тебя вселился дух.

– Да, – ответили мы с Гангой в один голос.

Ганга остро ощутила мое присутствие и выронила чашку. Недопитая жидкость растеклась по ковру.

– Надо узнать, чего он хочет, – сказал шаман.

Сердце Ганги забилось, как летучая мышь в ловушке. Я осторожно отключил ее сознание.

Заметив перемену в ее состоянии, шаман взял птичье перо и начертал в воздухе какой-то знак.

– Кто ты, дух? – спросил шаман. – Предок этой женщины?

– Не знаю, кто я, – ответил я голосом Ганги, охрипшим, словно пересохшим. – Сам хочу узнать.

Как странно произносить это слово – «я».

– Назови свое имя, дух, – невозмутимо потребовал шаман.

– Я обхожусь без имени.

– Ты предок этой женщины?

– Ты уже спрашивал. Нет. Насколько мне известно.

Шаман стукнул костью об кость, забормотал что-то на неизвестном мне языке. Потом вскочил, вытянул руки и согнул пальцы, как когти.

– Именем великого Хукдей-мерген-хана заклинаю тебя – покинь тело этой женщины! Изыди! – заорал шаман.

Ох уж эти штучки.

– Изыду – а дальше что? – спросил я.

– Изыди! – продолжал вопить шаман. – Изыди! Заклинаю именем великого Эрхий-мергена{85}, который отделил день от ночи!

Он затряс погремушкой, окурил Гангу благовонным дымом и окропил водой.

Потом уставился на нее, ожидая реакции.

– Шаман, я рассчитывал на более разумное поведение с твоей стороны. За много лет я впервые вступил в разговор. А Гангу было бы лучше не окропить, а искупать. А то она считает, что монгольская плоть не потеет, и никогда не моется. И еще у нее вши.