Литературный призрак

Бэбэ отошел, сел за столик и, дожидаясь брата, заказал еду. Владелец ресторана кормит цатанов в кредит, а расплачиваются они олениной. Я взял улан-баторскую газету трехнедельной давности. Бэбэ грамоте не обучен, письменности у цатанов нет, да и в племени нет школ. Новостей в газете почти не было, в основном лакировка действительности, да еще запоздалый репортаж о торжествах по случаю национального праздника. Все это совершенно не интересовало Бэбэ, который редко покидал стойбище, никогда не уезжал за пределы сомона и даже не имел такого желания.

На странице некрологов я заметил заголовок: «Двойная потеря для монгольской культуры».

Бодоо погиб.

Меня охватило отчаяние. Я успел забыть, каково это.

Из заметки выяснилось, что Бодоо и его брат скончались в одну и ту же неделю, якобы от сердечного приступа. Благодаря Сухэ-батору я знал, что это излюбленное монгольским КГБ объяснение гибели инакомыслящих.

Мы переживаем эту трагедию тем более глубоко, что перед смертью ученый готовил к изданию труд всей своей жизни – полное собрание сказок и легенд монгольского народа. В память о великом антропологе и этнографе мы публикуем одну из сказок в его пересказе.

Надо было велеть Сухэ-батору съехать с обрыва. Проклятый мерзавец. Да и я тоже проклят.

Кто-то хлопнул Бэбэ по плечу. Мой проводник потянулся к рукояти охотничьего ножа. В стельку пьяный тип покачивался, дышал перегаром. Бэбэ поморщился.

– Какого хрена ты притворяешься, будто читаешь газету? А, олений человек? И о чем ты толковал на каком-то паршивом языке с иностранцами? Где ты вообще был, когда я боролся за демократию? Хотел бы я знать! – Зрачки расширились, веки побагровели. – Ты не умеешь читать по-русски. Ты не умеешь читать по-монгольски. Ведь не на оленьем же языке написана эта газета! Где ты был, черт подери, когда я строил коммунизм? Хотел бы я знать! Ну-ка, давай, почитай мне вслух. Давай-давай, оленья башка! Охота послушать сказку. Эй, дай еще водки! – рявкнул он

Я вернулся к исходной точке поисков. От злости я был готов вселиться в этого пропойцу и размозжить ему башку об стену, но вовремя одумался. Толку-то? И стал вслух читать сказку. Чтоб почтить память Бодоо.

Давным-давно, когда еще только зарождался бурятский народ, по южному берегу озера Байкал бродил Хоредой, молодой охотник{90}. Зима уже капля за каплей стекала с ветвей серебристых берез, и Хоредой любовался бирюзовыми горами на дальнем берегу озера.

Присев отдохнуть, охотник встревоженно заметил, что очень низко над озером с северо-востока летят девять лебедей. Они летели кольцом, в полной тишине. Хоредой испугался – колдовство! – и залез в дупло раскидистой ивы. Едва он спрятался, как лебеди коснулись земли и превратились в прекрасных дев: лица сияют, как снег, шеи длинные, руки тонкие, волосы иссиня-черные, и каждая следующая еще краше предыдущей. Девы-лебеди разделись, повесили свои одеяния на ветви той самой ивы, в которой укрылся молодой охотник, и вошли в воду. Все тело охотника налилось тяжестью – но не от страха, а от любви и желания. Он выждал, пока девы отплыли подальше от берега, выкарабкался из дупла и украл одно из платьев.

Наплававшись, девы вернулись к иве. Одна за другой они накинули на плечи белые одеяния, взмыли в воздух и, покружив над озером Байкал, пустились в обратный путь на северо-восток. Но девятая дева-лебедь, самая прекрасная, напрасно искала свое платье. Она стала кликать сестер, но те уже были далеко.

Хоредой выпрыгнул из дупла, прижав белый наряд к груди.

– Верни мне одежду, прошу тебя! – взмолилась дева. – Мне нужно улететь к сестрам.

– Выходи за меня замуж, – сказал Хоредой. – Летом я буду наряжать тебя в платье изумрудного шелка, в зимние холода тебя будет защищать мех черного медведя.

– Сначала верни мне мое платье, а потом поговорим.

– Не отдам, – улыбнулся охотник.

Когда ее сестры исчезли из виду, дева-лебедь поняла, что выхода у нее нет: если она не примет предложения незнакомца, то в ночи замерзнет насмерть.

– Хорошо, я останусь с тобой, но предупреждаю тебя, смертный человек: когда у нас родятся сыновья, я не дам им имен. А без имени никогда им не перейти порога зрелости.

Вот так дева-лебедь поселилась в юрте Хоредоя и стала женщиной его племени. Со временем она полюбила бойкого молодого охотника, и они зажили мирно и счастливо. У них родилось одиннадцать славных сыновей, но мать-лебедь была связана клятвой: ни один из сыновей Хоредоя не получил имени. По вечерам она с тоской смотрела на северо-восток, и охотник знал: она вспоминает свою далекую родину, спрятанную за зимней зарей.

Годы приходили, седлали коней и скакали прочь.

Однажды на исходе осени, когда леса клонились в предсмертном танце, Хоредой разделывал овцу, а его жена вышивала покрывало. Сыновья были на охоте.

– Муж, ты сохранил мой лебединый наряд?

– Ты же знаешь, что да, – ответил Хоредой, разрубая овечью тушу.

– Хочу примерить, не узко ли оно мне.

Хоредой улыбнулся:

– За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я глупее сурка?