Литературный призрак

Я смотрю на беспомощное тельце одного дня от роду, в котором с каждой минутой угасают обменные процессы. Средняя продолжительность жизни в Центральной Азии – сорок три года, и она падает.

– Притронься к ней.

Снаружи летучие мыши мечутся между небом и землей, вверх-вниз, вверх-вниз, проверяют – все ли в порядке. А юрту оглашает пронзительный крик, вырываясь из глубины моих легких, которым всего восемнадцать часов от роду.

Санкт-Петербург

* * *

День выдался мерзопакостный. Дождь льет, льет и льет с утра, разверзлись хляби небесные. Господи, курить-то как хочется!

Джером на днях объяснял – хочешь верь, хочешь нет, – что стекло на самом деле жидкость, поэтому низ стеклянной пластины со временем утолщается. То есть стекло – загустевший сироп. Но с Джеромом ведь никогда не знаешь, когда он шутит, а когда серьезно. Руди сказал, что у меня низ тоже со временем утолщается, а потом ржал целую минуту.

Я зеваю во весь рот, передергиваюсь всем телом. Никто этого не замечает. Никто меня не узнает. Если даже моя персона попадает в поле зрения посетителей, они думают: вот, сидит себе телка на пластмассовом стульчике в крохотном зале большого Эрмитажа, радуется, что в койке выбила себе грошовую синекуру. Я не против такого отношения. Оно меня вполне устраивает. Я дождусь своего часа. У русских времени в избытке, это да.

Итак, дамы и господа. Давайте понаблюдаем за типичными представителями охотников за культурой. Сначала позвольте представить вам шаркунов. Вот они, сбившись в группки, шаркают от картины к картине, уделяя одинаковое внимание каждой. Охотники за дичью покрупнее шагают мимо – этим подавай только Сезанна, Пикассо или Моне. Посмотрите, какие наглые у них фотоаппараты со вспышкой и такие же наглые рожи. Таких не грех и оштрафовать баксов на пять – кто узнает-то! Есть еще топтуны – они менее предсказуемые. Как правило, охотятся в одиночку, перемещаются зигзагообразными перебежками и подолгу топчутся у одной картины, если та привлекла их внимание. А взгляните-ка вон туда! Видите? Да это же вуайерист! Вот он, голубчик. Притаился за пьедесталом. Дамы, будьте бдительны! Некоторые представители противоположного, я бы сказала, слабого пола приходят сюда не затем, чтобы полюбоваться красавицами в золоченых рамах. Их больше интересуют живые красавицы в ажурных чулочках. Те, кто посмелее, бросают взгляды и в мою сторону. Я не отвожу глаз. У Маргариты Латунской нет никаких причин для смущения. Так о чем бишь я? Ах да. Есть еще овцы. Они тихонько блеют, следуя за пастырем, а тот разъясняет, чем нужно восхищаться и почему. А что за оракул громким голосом вещает, о чем думал пятьсот лет назад во Флоренции Аньоло Бронзино{91}? А, это – экскурсовод и выставляет напоказ свою эрудицию, как эксгибиционист в парке у Смольного – свое сокровище. Ко мне не раз приставали такие типы возле пруда с уточками. А я им эдак снисходительно: «Маловат прибор». Тут они и скукоживаются! Но вернемся в музей. Порой к нам снисходит кто-нибудь из небожителей – один из директоров. Они держатся так, словно дворец принадлежит им лично, что в каком-то смысле не лишено оснований. По крайней мере, они так считают. Что им принадлежит на самом деле, знаю только я да несколько посвященных. Иногда заходит Джером с блокнотом, делает пометки, изучает очередную картину, но мы делаем вид, что не замечаем друг друга. Мы же профессионалы. К тому же рядом другие смотрительницы – обрюзгшие, с пережженными перекисью волосами – развалили толстенные задницы на стульчиках. Между прочим, моя задница очень даже в форме, я заставила Руди признать это, когда он оторжался. Все эти смотрительницы, все как одна, суки и стервы. Грязные вонючие шлюхи, вот они кто. Они ненавидят меня и шушукаются, что я снюхалась с начальником сектора новых поступлений, главным хранителем Рогоршевым. Это не простая ревность обделенных вниманием женщин. Я так им и сказала. Это лютая ревность, которую испытывает убожество в климаксе по отношению к настоящей женщине.

Впрочем, хватит о них. Ну их всех! Нужно думать о высоких материях.

Так вот, в нашем холодном дождливом городе стоит холодное дождливое лето. Джером сказал, что Петру удалось заманить сюда людей и заставить жить на болоте в холоде и грязи только потому, что он по всей империи запретил строительные работы и строителям некуда было податься. Охотно верю.