Литературный текст (Проблемы и методы исследования)

Авангард, пока он авангард, хочет, чтобы его ругали. Театральность, а точнее, перформативность - атрибутивное его качество, имеющее провокационный характер. И дело тут не в эпатировании "буржуазного обывателя" и, тем более, не в революционности (вот уж лазейка для марксоидальных критиков), а в обычном для подростка пубертатного возраста задиристом самоутверждении путем битья стекол в домах и т.д.

Отсюда - декларативность и риторичность авангарда, в котором нередко удельный вес манифестов в стихах и прозе превышает качество собственно стихов и прозы.

Авангард, пока он только авангард, агрессивен. Агрессивность эта абстрактно-космична и попахивает нарциссизмом крыловской Моськи. И дело тут не во всемирности притязаний, а в том, что такой авангард не ставит перед собой подобной цели, да и не желает ставить какие-либо цели.

Авангард нигилистичен. Он "над всем, что сделано ставит "nihil" (В. Маяковский), наивно полагая, что это "все" тут же развалится и канет в небытие: логика питекантропа, коего вдруг осенило, что он не только "питек", но и чуть-чуть "анроп(ос)". Поэтому "все, что сделано", как напоминающее о том, что он все-таки "питек", вызывает обиду и злость. Кстати, авангард любит кокетливо кичиться необразованностью. Авангард вступает в борьбу со всеми, как он считает, априорными, т.е. подавляющими свободу самовыражения, смыслами, не желая конструировать новые. В страхе перед "априоризмом" мы бедную "лилию" на "еуы" заменяем1.

Авангард, пока он все еще авангард, деструктивен. Начиная с декларативного разрушения устоявшейся системы ценностей, авангард обрушивается и на знаковую систему, которая воплощает эти ценности, и в конечном итоге на весь мир, который так или иначе является и источником, и объектом приложения аксиологических мерок. (131)

Авангард зиждется на технологизме, т.е. открытой демонстрации приемов вышеозначенной деконструкции (см. у того же А. Крученых "Сдвигологию русского стиха)"2. В соответствии с этим вполне логично и то, что авангард, пока он только авангард, "стесняется" быть эстетичным. И дело здесь не в балансировании между категориями "прекрасное - безобразное" и даже не в анти-эстетической браваде или показном презрении к "красивому" (Д. Бурлюк: "Красота кощунственная дрянь"3; В. Маяковский: "Позднее я узнал, что это поэтичность (про стихи Лермонтова. - Е.Б.), и стал ее тихо ненавидеть"4 и т.п.), а в утверждении внеэстетических целей творческой деятельности (технологических, социальных, лабораторно-экспериментальных, игровых и т.д.). Это ведет к чрезмерному увлечению натурализмом - не в духе Тэна или Золя, а в форме навязчивого притягивания к "тексту" элементов из заведомо и подчеркнуто нехудожественной сферы (коллаж и т.п.) Таким образом, жизнь и искусство не столько меняются местами, сколько взаимно аннигилируются, распадаясь на хаотические элементы, которыми весело и вроде бы непринужденно играет авангард, строящий и тут же рушащий свои "композиции" из песка.

Авангард всегда вторичен. Сколько бы и кого бы он не сбрасывал с "парохода современности", он сознает, что сам пароход построен не им (см , например, полемику о "пассеизме" между Ф.Т. Маринетти и русскими футуристами5). То по-ученически, то вульгарно-цинично он пользуется "инструментарием", доставшимся ему по наследству. К примеру, в ранних хлебниковских "сонно-мнимой грезы неголь" и "узывностынь мечты" явное желание "перебальмонтить" Бальмонта. К тому же, пароход пароходом, но ведь нужно найти себе предшественников (см., например, "Манифест сюрреализма" А. Бретона6).

Авангард, если он только авангард, задорен и весел. Непосредственность и физиологичность юмора как бы уравновешивают избыточную патетичность. Юмор авангарда тотален и совершенно не обязательно смешон (среди бретоновских характеристик сюрреализма есть и "несмешные шутки"), поскольку связан с радостным ощущением того, что всеобщая деконструкция приводит элементы к неисчислимо странным и забавным сочетаниям. Этот юмор физиологичен в первую очередь потому, что упомянутые элементы оказываются, пусть на миг, не механически рядоположены, а органичны (хоть и иллюзорно). (Показательно давнее свидетельство Евг. Евтушенко ("Под кожей статуи свободы", 1969) о нравящихся ему картинах С. Дали: "Например, горящие жирафы. Я не понимал, почему и зачем они горели, но это они делали здорово"7.)

А теперь ответим: как не любить авангард - этого капризного. избалованного, непредсказуемого, деятельного и веселого ребенка? Вот и любим...

Авангард действительно поднимает голову, когда "старый мир" дает слабину; но как только последний восстанавливает силы, напи(132)тавшись, кстати, свежими соками авангарда, то авангард либо гибнет (и в прямом и в переносном смысле), либо взрослеет и покрывается классической патиной "Я не люблю своего стиля до 1940 года"8 (почему не до 1922? - Е.Б.), - проболтался впавший "в немыслимую простоту" Б. Пастернак. Ну и дурак: там хоть была "сплошавшая белая бездна"!