На фоне большинства комментариев той эпохи труд Бенвенуто выделяется имплицитным убеждением, что поэма Данте должна рассматриваться как поэтическое, а не теологическое или энциклопедическое произведение. Не случайно «Вступление» ко всему труду начинается с упоминания «Поэтики» Аристотеля и «искусства поэзии», цель которого – прославлять великих мужей прошлого. Поэтологическими идеями наполнен весь комментарий: так, когда Данте встречает у «высокого замка» («nobile castello») четырех поэтов, Бенвенуто не считает эти образы аллегориями моральных качеств, а рассматривает их в историко-литературном плане. Гораций, Овидий и Лукан воплощают для него три поэтических стиля – сатирический, комический и трагический82
. Подробно они рассмотрены во Вступлении. Трагедия – это стиль высокий и важный (altus et superbus), которым трактуются великие и ужасные деяния – падения царств, разрушения городов, войны, убийства и прочие великие несчастья; в этом стиле писали Гомер, Вергилий, Еврипид, Стаций, Симонид, Энний и др. Сатира – стиль средний и умеренный, трактующий добродетели и пороки, им пользовались Гораций, Ювенал и Персий. Комедия – стиль низкий и простой, в котором пишут о неблагородных и дурных предметах, о сельской жизни, плебеях и бедняках. Знаменитые комики – Плавт, Теренций и Овидий83. Поэма Данте, по мнению Бенвенуто, вобрала в себя не только все ветви философии, но и три поэтических стиля, и следовательно, она является одновременно трагедией, сатирой и комедией («Unde si quis velit subtiliter investigare, hic est tragoedia, satyra, et comoedia»). Трагедия она, потому что описывает деяния великих мира сего, сатира – поскольку бесстрашно клеймит пороки всего человеского рода, не исключая могущественных и знатных людей (надо отметить, здесь Бенвенуто эксплицитно противоречит «Посланию к Кан Гранде», в котором автор утверждает, что сатира «не имеет отношения к данному произведению»)84. Что касается комического рода, то здесь Бенвенуто ссылается (вслед за «Посланием» и другими комментаторами) на определение Исидора Севильского и на ее низкий и народный стиль («a stylo infimo et vulgari»)85. Но, подчеркивает комментатор, подобно тому как Язон вырастил из зубов змея вооруженных воинов, Данте смог низкими / народными словами передать значительное содержание («ex verbis vulgaribus nascentur fortes sententiae»86). В связи с этим рассуждением следует также упомянуть необычный извод топоса о том, что поэзия скрывает истину (например, под покрывалом вымысла или, подобно ядру ореха, в скорлупе фигуративной речи). Бенвенуто восхищается тем, как Данте удается «тонко и темно скрыть под плащом народной речи» то, что выдающиеся мужи могли с трудом выразить на латыни («mirabile est, illud quod viri excellentissimi vix literaliter dicere potuissent, hic autor tam subtiliter et obscure sub vulgari eloquio paliavit»)87. У Бенвенуто скрывающим элементом служит не буквальный смысл, а темный народный язык, противопоставленный ясности латыни.На первых же страницах появляется вместе с эксплицитной цитатой из Горация топос о нераздельном соединении полезного и приятного: «Великий поэт так искусно сочетает приятное с полезным, что одно без другого в его труде найти невозможно» («Hic autem poeta peritissimus delectabilitatem et fructuositatem tam artificialiter contexuit, ut alteram sine altera in eius volumen reperire non possis»)88
. Каким очевидным ни казалось бы нам это замечание, для своего времени Бенвенуто делает значимое заявление, поскольку в томистской эстетике противопоставлялся фигуративный язык поэзии как направленный к удовольствию и фигуративный язык Св. Писания как направленный к пользе (Summa Theologiae. Ia q. 1 a. 9 ad 1.). В этом контексте становится понятным, почему на протяжении одного абзаца этот топос перерастает в восходящую к Альбертино Муссато и тщательно разработанную Боккаччо в «Генеалогии» концепцию поэзии-теологии. Теологию можно назвать поэзией Господа (poetria de Deo), и в то же время, согласно Аристотелю, поэты были первыми размышляющими о Боге («poete fuerunt primi theologizantes de Deo»), так что недаром «наихристианнейший поэт Данте» («christianissimus poeta Dantes») стремился поэзию привнести в теологию («poetriam ad theologiam studuit revocare»), ибо между ними имеется большое подобие («magnam convenientiam»).Неудивительно появление еще одного любопытного и довольно оригинального мотива, связанного с моральным воздействием самого творческого процесса на поэта. Бенвенуто не сомневается, что, благодаря сочинению своего труда, поэт стал вести лучшую жизнь и умер лучшим человеком, чем был в молодости («nec dubito quod poeta melius vixit, et melius mortuus est per compilationem huius operis»)89
. В другом месте комментатор восклицает: «Разве не поэзия сделала этого человека из грешника святым? (Nonne poesis fecit hominem istum de peccatore sanctum?»)90.