Литературоведческий журнал №38 / 2015

Так или иначе, но позднее, вновь и вновь осуществляя себя в текстах Борхеса, оживая среди иных «героев» его эссеистики, его поэтических и прозаических иносказаний-парабол, Сервантес и «Дон Кихот» будут явственно – заново – приобретать и какую-то особую всемирность, и какую-то новую «испанскость». Они встретятся, например, с «Натаниэлем Готторном» и «Кеведо» из сборника «Новые расследования» (1952) и здесь же новое открытие «Скрытой магии в “Дон Кихоте”» приведет к встрече Сервантеса с Шекспиром, «Рамаяной», Сказками 1001 ночи. Лопе де Вега и Гёте – читатели Сервантеса – явно соучаствуют Борхесу при написании им «Вводных заметок» (1946) к переизданию «Назидательных новелл», а чуть позже сам Борхес, в качестве авторитетного читателя – авторитетного интерпретатора Сервантеса, представит книгу «Возвращение к Дон Кихоту» (1951) своего друга, создателя образа «еврейских гаучо» А. Герчунова. Но по воле Борхеса произойдут встречи «Дон Кихота» и с иными читателями, среди которых появится, например, изобретенный Э. По «любитель детективов» («Детектив», сборник «Думая вслух», 1979)85. Заново обустраивая бесконечную всемирность Сервантеса и «Дон Кихота», Борхес как будто не говорит ничего нового. Борхес вообще принципиально на новизне своих высказываний и не настаивает. Не случайно его эссе «Скрытая магия в “Дон Кихоте”» открывается словами: «Возможно, подобные замечания уже были высказаны, и даже не раз; их оригинальность меня интересует меньше, чем истинность» (ХЛБ: II, 41). Это напоминание об истинах как будто отдает мелодраматизмом (как известно, современный мелодраматизм стремится ставить истину на котурны, чтобы она была заметна). Но если и так, то это тот самый мелодраматизм, который у Борхеса всегда дополняет эпическую героику.

Что Борхес не устает повторять, когда говорит о Сервантесе?

Что Сервантес – писатель классический и что «Дон Кихот» – книга реалистическая, хотя и совершенно не в современном смысле86. Соотносится ли реализм «Дон Кихота» с платоническим и неоплатоническим пониманием реализма у Борхеса, – вопрос очень сложный, но само сочетание классического и реалистического, постоянно сополагаемое у Борхеса с Сервантесом, его книгой и его героем, оказывается принципиально важным: с помощью понятий реализма и классики Борхес выстраивает подвижные границы некого мира, таинственно осуществляющего себя в постоянстве касаний – соприкосновений жизни и смерти, повседневности и героизма, сна и яви, вымысла и реальности. Реалистическая классика Сервантеса – это особый путь допущения реальности в литературу, никогда до конца не поддающийся рационализации87, но парадоксальным образом всегда открытый для читателя. Этой открытости содействует «счастливо найденная» Сервантесом «странствующая пара» (ХЛБ: II, 34), как и бесконечная вера автора в своего героя, побуждающая читателей к ответной вере и превращающая Дон Кихота в их, читателей, «друга»88: эта дружественная ответность книги Сервантеса является одним из символов этического универсализма Сервантеса. Потаенная, утаиваемая во времени, в рациональной логике движения литературы, в ходе литературного процесса этика литературы – это пограничное пространство встречи слова с жизнью, пространство опосредования жизни / реальности словом; пространство допущения реальности в вымысел, которое возникает в романе Сервантеса в существенной дополнительности классической и современной художественной философии «дружбы».

При этом само слово «дружба», очень часто проговариваемое Борхесом в связи с Сервантесом и с «Дон Кихотом», становится одним из знаков постоянного присутствия Сервантеса в бесконечности всемирного художественного пространства. Как, впрочем, и слова «сон», «книга», «автор», «герой», «жизнь», «смерть», «путь». В предпринимаемом Борхесом новом этико-эстетическом «изобретении» (инвенции) универсализма Сервантеса и его книги особую роль играют обустраиваемые Борхесом ассоциативные связи, развиваемые вместе с принципами поэтики умолчания. Мир Борхесовых недомолвок и недоговоренностей как бы заново открывает для Сервантеса и «Дон Кихота» возможность постоянного (ассоциативного, скрытого, потаенного) присутствия в какой-то сердцевине столь важной для Борхеса проблематизации и историзации смыслов творчества как художественного изобретения; среди метаморфоз письма и чтения, книги и устного слова, в дополнительностях иного и самотождественного, среди платонических и неоплатонических мотивов, среди мотивов двойничества, мотивов сна и яви89…