Литературоведческий журнал №38 / 2015

Упоминая XXII главу, Борхес, наверное, подразумевал, что читатель «Пьера Менара» обратится к обеим главам из обеих частей романа Сервантеса; что читатель будет Сервантеса продолжать читать и перечитывать, что читатель будет погружаться и в выбор мотивов, ведущий к возможному соположению текста Сервантеса с высказываниями Борхеса о Сервантесе. Таких высказываний действительно множество: «Пьер Менар, автор “Дон Кихота”», если рассматривать его не в пародийной перспективе, но в перспективе борхесовски-донкихотовско иронической, занимает своего рода серединное (по-аристотелевски классическое?) положение между предшествующими и последующими размышлениями Борхеса о Сервантесе и «Дон Кихоте». При этом и предшествующие «Пьеру Менару», и последовавшие за ним тексты (эссеистические в первую очередь) подчас объединяются вокруг идеи классики во всей парадоксальности ее интерпретации Борхесом и с размышлениями о «классическом» методе Сервантеса, связанными с продумыванием Борхесом собственного метода – собственного пути в литературе и со странствиями Борхеса по этому пути72.

В обратной перспективе – к предшествующему – непременно необходимо будет вспомнить о том, как Борхес писал о Сервантесе и «Дон Кихоте» в сборнике эссе «Обсуждение» (Discusi'on, 1932), и, пожалуй что, внести сам (платоновский, диалогичный, диалектический) дух «обсуждения» в чтение «Пьера Менара…», что (наверное) не сможет не придать всему сообщаемому о повторении – «воспроизводстве» текста «Дон Кихота» – необходимый ореол вопросительности и представит суждения повествователя и героя не в качестве авторитетной истины в последней инстанции, претендующей на безоговорочное повторение в цитировании, но в качестве не до конца достоверных тезисов, выговоренных для оспаривания. Сборник «Обсуждение» был организацией диалога Борхеса с самим собой и с бесконечностью становящейся литературы о собственном будущем методе, был имплицитной разработкой «своей» поэтики – системы будущих норм и правил своего творчества73. Именно в «Обсуждении» прорисовывались контуры перехода от «мифологии окраин» к «играм с пространством и временем» (как скажет писатель о совершенной метаморфозе в заметке «Борхес и я», сб. «Создатель», 1960)74, здесь авангардизм Борхеса встречался со странным неоклассицизмом Борхеса (с его парадоксальным традиционализмом, с его – аргентинским? латиноамериканским? – универсализмом): Борхес начинал превращать себя в писателя «классического» типа, объединяя размышления о формальных и содержательных принципах создания «классики» с размышлениями о принципах и возможностях сохранности и постоянного оживления классических смыслов в процессе чтения и перечитывания75.

Впрочем, в этой обратной перспективе непременно должны быть заново проявлены и «авангардные» образы Сервантеса и Дон Кихота, созданные Борхесом 1920-е годы, в особенности те, что возникли в двух эссе писателя – «Аналитическое упражнение» («El ejercicio del an'alisis», 1925), вошедшем в сборник «Земля моей надежды» («El tama~no de mi esperanza») и «Романное поведение Сервантеса» («La conducta novel'istica de Cervantes», 1928), вошедшем в сборник «Язык аргентинцев» («El idioma de los argentinos»). Эти образы существенны не только для обустройства собственно сервантесовской линии в становлении метода Борхеса (и, соответственно, существенны для восприятия этой линии), но и в обустройстве автоинтертекстуальности, – поддерживающей подвижную целостность художественного мира Борхеса системы внутренних отсылок, самоповторов (в том числе на уровне некоторых ключевых слов или топосов), во многом определяющих «мифологику» чтения текстов Борхеса, задающих возможность ассоциативного обнаружения ассоциативного единства (или дополнительности) их смыслов.