Литературоведческий журнал №38 / 2015

Подобно тому как опыт «Аналитического упражнения» опосредованно соотносится с анализом формальных принципов (приемов) классического письма в «Допущении реальности», так и «Романное поведение Сервантеса» опосредованно связывается с эссе «Суеверная этика читателя», которое (в том же сборнике «Обсуждение»), намечая эскиз к образу читателя (важнейшего для Борхеса участника литературного процесса), одновременно прорисовывает контуры всего проблемного поля этически опосредованных отношений читателя – автора – героя80. И именно в «Суеверной этике читателя», критикуя и напрочь отвергая чисто стилистическое прочтение «Дон Кихота», Борхес начинет формировать концепцию какой-то принципиально несовершенной, «неправильной», случайной «классики», никоим образом не соотносимой ни со стилистической выверенностью текста, ни с его завершенностью, ни с возвышенностью, но сродненной с особой мудростью повседневного мировосприятия и мудрой простотой обыденного разговора81.

Вместе с тем (размышляя о Сервантесе, но и о Флобере, Э. По, П. Валери, Каббале, Лже-Василиде…) Борхес постепенно начинает создавать ореол парадоксального классика вокруг самого себя. В «Обсуждении» позиционирование себя как классика еще очень авангардно и вполне явственно самоиронично. Но и вполне серьезно: серьезно и обустройство своей авторской классической авторитетности, и оформление (именуемых классическими) принципов создания своих будущих текстов (именно этот парадоксальный классик примет непосредственное участие в формировании образа и голоса – интонаций – парадоксального, многосоставного фикционального «Борхеса»-повествователя, создаваемого на страницах «Пьера Менара…»).

Примечательно, что Борхес возвращается к размышлениям о классике сразу вослед «Пьеру Менару…», в 1941 г., одновременно с публикацией сборника рассказов «Сад расходящихся тропок» («El jard'in de senderos que se bifurcan»), позднее вошедших в ставшие знаменитыми «Вымыслы» («Ficciones», 1944). В 1941 г. Борхес создает первое эссе «О классиках» («Sobre los cl'asicos»), значительно менее известное, чем одноименное эссе 1966 г., позднее (с 1974 г.) публиковавшееся в составе сборника «Новые расследования» (первое издание – 1952 г.)82.

Размышляя в 1941 г. «О классиках», о внутренней много-составности классических книг, об особой многослойности сознаний их авторов (предполагающей такую же многослойность сознания читателей), Борхес, естественно, вновь обращается к Сервантесу: «Дон Кихот» в качестве единственной (классической) книги определенного национального канона упоминается в одном ряду с «Божественной комедией» (а затем и с иными творениями) Данте, с текстами Шекспира и Гёте, в контексте противопоставлений европейского (испанского, итальянского, английского, немецкого, французского) ощущения классики аргентинской словесности, где такая единственная книга отсутствует (как, впрочем, отсутствует она и в русской литературе)83. Чтение классики Борхес вполне отчетливо соотносит с идеей универсализма (вполне характерного, заметим, для собственных текстов Борхеса) и – опосредованно с идеей «всемирной» литературы. Так, в письме и (истинном) чтении Данте «охватываются античные мифы и поэзия Вергилия, миры Аристотеля и Платона, спекуляции Альберта Великого и Фомы Аквинского, иудейские пророчества и <…> эсхатологические традиции Ислама». Мир Шекспира, в свою очередь, «граничит с миром Гомера, Монтеня, Плутарха, предвосхищая, как свое будущее… Достоевского и Конрада и словесную ненасытность Джеймса Джойса или Малларме»84. Сервантес и его роман в полной мере вписываются в эту универсальную парадигму, однако, по мнению Борхеса, восприятие бесконечного универсализма Сервантеса недоступно его критикам, сводящим «Дон Кихота» то к грамматическим, то к паремиологическим, то к иным очень узким, по большей части сугубо национальным, ракурсам (единственный отмеченный Борхесом выход за эти рамки – это сопоставление Сервантеса с эразмизмом). Справедлив ли Борхес? Конечно, не до конца. Но пишет ли Борхес здесь именно о Сервантесе, или же, в значительно большей степени, он соотносит с именем и творчеством Сервантеса уже возникшую и развивающуюся вокруг его, Борхеса, текстов атмосферу непонимания их универсалистского пафоса, неприятие их аргентинской критикой?

Попробуем посчитать, что здесь проявляет себя заявленное в «Пьере Менаре…» «богатство двусмысленностей»…