Литературоведческий журнал №39 / 2016

Этот «дух», как уже подметили в конце XVIII в., «проявлялся в произведениях искусства», придавая им качество национального своеобразия, ступенью познания которого и возникает понятие «народность искусства (литературы)»158, становясь затем инструментом познания художественных произведений. Национальное своеобразие определяли две составляющие: «дух народа» и картины (изображение) «народной жизни», выступая, в свою очередь, и составляющими (критериями) понятия о народности литературы и искусства. При этом под «народом», как писал Белинский, понимали тогда не «простой народ», «чернь», «простонародье», а «среднее и высшее сословие», что «составляют народ по преимуществу», потому что «высшая жизнь народа преимущественно выражается в его высших слоях или, вернее всего, в целой идее народа» (I, 92). То есть в понятие «народ» вкладывали содержание, какое сегодня мы вкладываем в понятие «нация».

Таким образом, «народность» осознается как главный, если не единственный, показатель национального своеобразия произведений литературы и искусства.

Картины «народной жизни» можно было увидеть либо непосредственно, в полотнах живописцев, либо опосредованно, на основе сказанного писателями, нарисовав эти картины мысленно, внутренним зрением, в своем воображении. «Дух народа» можно было только почувствовать. Следовательно, «народность русской литературы» определяли собственно «русский дух» и изображение картин «русской жизни».

Первым, кто у нас это ощущает и осознает, был Бестужев-Марлинский, читая «Слово о полку Игореве» и слушая народные песни. Он, на что выше мы уже обратили внимание, отметил «непреклонный славолюбивый дух народа» в «Слове», «сердечную теплоту» в песнях и «уныние», вызванное «бедами отечества и туманным его небом». Н.А. Полевой считал, что до Державина в нашей литературе «русского духа» вообще не было. Лишь произведения этого поэта не просто начинают его выражать, а «исполнены русского духа».

Какие же «отпечатки русского характера», «родные сердцу черты» стали для Полевого показателем «русизма» и «национальности» Державина – т.е. его «народности»?

Это – «повсюдная унылость души» (здесь он идет вослед Бестужеву-Марлинскому, впервые почувствовавшему и объяснившему причины появления у наших людей такого настроения), затем «веселие», которое помогало русскому человеку на какое-то время «забывать» о своих и отечества бедах, «туманном его небе»; «разгулье», что позволяло снять с души накопившуюся усталость, «разрядиться», не давая «унынию» перерастать в печаль и беспросветную тоску. А также «добродушие» (незлобивость) насмешки, «русского гумора» и шутки.

В меньшей степени Полевого интересует другая составляющая «народности» – изображение картин «русской жизни». Здесь он отметит лишь «живые портреты вельмож и современников» в «Оде к Фелице», описания «русской пляски, русских девушек, цыганские пляски», а также «утра в доме вельможи» (послание «К первому соседу») и выделит «две копейки, которые кладут русские на глаза покойников»159.

Постоянно подчеркивая, что Державин «русский певец», «русский поэт», Полевой ни разу не называет его «народным». Это сделает В.Г. Белинский в «Литературных мечтаниях».

Выходя на свое поприще, Белинский не сомневается, что национальное своеобразие литературы определяется «народным духом», так как, подчеркивает он, «художественно-словесные произведения» представляют собой «плод свободного вдохновения… людей, созданных для искусства… выражающих и воспроизводящих в своих изящных созданиях дух того народа, среди которого они рождены и воспитаны, жизнию которого живут и духом которого дышат, выражающих в своих творческих произведениях его внутреннюю жизнь до сокровеннейших глубин и биений» (I, 24).

Приложив такое представление о сущности литературы к произведениям отечественных писателей, критик приходит к выводу, что до XVIII в. у нас подобной литературы вообще не было, а были лишь «поэтические предания и вымыслы» нашего народа, в одних – «заунывных песнях» – которого «изливалась его душа в горе и в радости», а другие – «прекрасные», были «полны глубокой грусти, сладкой тоски и разгулья молодецкого» (I, 40), разделяя, таким образом, во многом мнение Н. Полевого относительно «отпечатков русского характера» и «родных сердцу чертах», получивших отражение в созданиях нашего народа.