Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

Авдеев приказал остановиться у дверей американской гостиницы и величественно сошел со ступеньки пролетки на тротуар. Кучер тут же понукнул лошадь, потому что хорошо знал, что за учреждение находится в этом здании. Авдеев неторопливо прошел на второй этаж в комнату Голощекина. Шая Исаевич только что вернулся к себе из столовой, где завтракал вместе с Белобородовым и Войковым. У него было хорошее настроение.

– Садись, – по-дружески бросил он Авдееву и кивнул на стоявший у стены стул.

Авдеев сел и положил руки на колени. Голощекин обратил внимание на черные казанки его пальцев, выдававшие в Авдееве недавнего заводского рабочего. Сам он никогда не работал на заводе, но в последнее время часто выступал на заводских митингах и видел рабочих с такими руками.

Авдеев показался ему расслабленным и не по-революционному домашним. Такие настроения надо было пресекать в самом начале, потому что расслабленность ведет к беспечности. Голощекин уже хотел взять жесткий тон в разговоре, но вдруг подумал, что именно потеря бдительности и может помочь установить связь Николая с монархистами-заговорщиками. Улыбнувшись, он спросил:

– Ну и как там твой заключенный?

Произнося слово «твой», Голощекин давал понять Авдееву, что царь полностью находится в его власти. И устанавливать режим его содержания вправе он сам.

– Ходят все хмурые, – сказал Авдеев. – Дочке пришлось спать на полу, походной кровати в доме не нашлось, а других нету. На завтрак ихний повар согрел им чай. У них в сундуке сухарики какие-то оказались. Тем и позавтракали.

– Дочка пусть спит на полу, хватит ей валяться на царских перинах, – стараясь казаться как можно строже, произнес Голощекин. – А кормить их будем из нашей столовой. Будешь присылать к обеду кого-нибудь из своих людей. Я распоряжусь, чтобы ему давали подводу.

– Один раз в день, что ли, кормить будем? – спросил Авдеев.

– А ты сколько думал?

– Я дома еще и вечером ел.

– Пусть вечером едят то, что останется от обеда.

– Понял, – сказал Авдеев и, шмыгнув носом, отчего у него скривилось все лицо, сказал: – У них там сундуков привезли целую кладовку. Чего там только нет. Одних платьев несколько дюжин. А шелка какие! А сукно! Мы таких отродясь не видели.

– В сундуки не лазить, – строго приказал Голощекин. – Все царское имущество будет реквизировано, оно принадлежит революции.

– Царь еще просил, чтобы их выпускали на прогулки, – опустив голову, виновато произнес Авдеев.

– На какие еще прогулки? – не понял Голощекин.

– Хотя бы в садике у дома.

– Будешь выпускать после обеда на полчаса. Но чтобы охрана ни на шаг от них не отходила. Еще какие-нибудь просьбы были? – спросил Голощекин.

– Просили, чтобы письма им разрешили писать. Дескать, надо детям сообщить, как доехали, и узнать, что у них самих в Тобольске.

– Письма пусть пишут, – сказал Голощекин и, сделав большую паузу, неторопливо добавил: – Не только детям, а всем, кому хотят. Но отправлять их будешь только через меня.

– Понял, – сказал Авдеев.

– А раз понял, иди.

Но вместо того чтобы подняться и выйти, Авдеев вопросительно посмотрел на Голощекина.

– Что еще? – спросил Голощекин.

– Две монахини из женского монастыря сегодня приходили. Спрашивали, нельзя ли продукты приносить бывшему Государю.

– Какие еще продукты? – спросил Голощекин.

– Молоко, яйца, печенюшки разные.

Голощекин понял, что само провидение идет ему навстречу. Через монахинь легче всего передать царю записку. Они сердобольные, к тому же не искушены в интригах большой политики. Опытному конспиратору обвести их вокруг пальца не составит труда. Бросив нарочито строгий взгляд на Авдеева и нахмурив лицо, он выждал паузу, потом сказал:

– Пусть носят. Главное, чтобы с продуктами револьвер или гранату не пронесли.

– Этого им никогда не удастся, – сказал Авдеев. – Я за всем ревностно слежу.

– Вот и следи, – одобрительно произнес Голощекин. – ЧК на тебя надеется.

Авдеев ушел, а Голощекин, потирая руки, даже хихикнул. Использовать в большой игре монахинь ему самому никогда бы не пришло в голову. Надо только придумать, как это сделать.

Утром у калитки забора Ипатьевского дома появились две монахини с корзинами в руках. В одной корзине лежало несколько десятков яиц, в другой – творог, туесок сметаны, завернутый в чистую салфетку кусок масла и трехлитровая бутыль молока. Вышедший к монахиням Авдеев взял обе корзины и попросил подождать у ворот. Через несколько минут он возвратился и отдал пустую бутыль и корзины. Монахини поблагодарили его и ушли. Авдеев передал царскому повару дюжину яиц и молоко, которое перед этим перелил из бутыли в кастрюлю. Все остальные продукты оставил себе и команде внутренней охраны. Вечером сходил в американскую гостиницу к Голощекину и доложил о посещении монахинь. При этом сказал, что продуктов принесли очень мало.

– Царь и этого не заслужил, – сухо заметил Голощекин, давая тем самым понять, что его совершенно не интересуют посылки из монастыря.