Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– Царь наконец-то у нас, – просто, без всякого вступления начал Голощекин. – Сегодня после обеда мы с товарищем Белобородовым обменивались впечатлениями о нем. Скажу вам, ничего особенного. Такой же смертный, как и все остальные. – Он заранее подготовил эту фразу, чтобы придать ею обыденность тому, чему предстояло произойти. – Принципиальное решение по нему и его семье мы на облсовете приняли еще до его приезда в Екатеринбург. Сегодня мне подтвердили, что оно остается в силе, но сроков исполнения пока не называют.

– Кто подтвердил? – вытягивая длинную, худую, как у журавля, шею, спросил Сафаров.

Голощекин поднял голову, уставился на Сафарова, пристально глядя ему в глаза, потом сказал, словно выронил изо рта картофелину:

– Свердлов.

Сафаров одобрительно кивнул, ожидая, что скажет Голощекин дальше. Тот выждал паузу, словно решая, стоит ли говорить дальше, затем продолжил:

– Вы знаете, что Лев Давидович до сих пор настаивает на суде над бывшим царем.

– Я думаю, это из-за немцев, – заметил Войков. – После Брестского договора Ленин стал очень чувствителен к их мнению. Ему нужно придать приговору законность. Ленин не хочет, чтобы это вызвало в Европе новые антироссийские настроения. Тем более в Германии. Ведь царица, хотим мы того или нет, немецкая принцесса.

– Войков прав, – заметил Голощекин. – Нам нужен железный повод. Такой, как решение суда или возникновение ситуации, при которой у революционной власти не остается другого выбора.

– Я думаю, суда не будет, – сказал Сафаров.

– Я тоже так думаю, – повторил вслед за ним Войков.

– Значит, остается ситуация, – сказал Голощекин. – Какой она должна быть?

– Побег? – пожал плечами Войков. – Но в него вряд ли поверят. Бежать надо было в октябре семнадцатого. Сейчас для побега самое неподходящее время. А ты что думаешь? – Войков повернулся к Белобородову.

– Единственной правдоподобной версией может быть монархический заговор, – Белобородов положил ладони на стол и стал разглядывать свои пальцы. – Монархистов в России пруд пруди. Спасти своего царя они обязательно попытаются. Я думаю, что такие попытки предпринимаются уже сейчас. Нам нужна монархическая организация.

– Организацию придумать нетрудно, – сказал Войков. – Необходимо другое. Во-первых, чтобы она установила связь с Николаем. И, во-вторых, чтобы он поверил в ее реальное существование. У меня есть на этот счет одна мысль. Царь верующий человек и наверняка захочет, чтобы в доме отслужили молебен священники. Они могут сыграть для нас роль связных заговорщиков. Священники все равно пойдут под расстрел, потому что все они так или иначе монархисты.

– Осталось написать царю письмо от имени монархической организации и сообщить в нем, что преданные люди хотят вызволить его на свободу, – заметил Голощекин. – Кому поручим?

– Лучше всего тебе, – сказал Сафаров.

– Нет, нет, – замотал головой Голощекин. – Садитесь с Войковым и пишите письмо вдвоем. Затем все вместе обсудим его. Письмо не должно вызвать у Николая подозрений.

На следующий день утром Голощекин вызвал к себе Авдеева. Тот приехал на сверкающей пролетке. Утро, как всегда, в Екатеринбурге было унылым. В последнее время на улицах не слышалось ни девичьего смеха, ни песен, ни даже криков пьяных мужиков. Город словно замер в оцепенении, не зная, что будет с его жителями вечером или даже через несколько часов. Люди перестали ходить друг к другу в гости. И цокот копыт горячего вороного, запряженного в пролетку, на которой, развалясь, ехал Авдеев, казался вызывающим. Он давно мечтал прокатиться по Екатеринбургу так, чтобы ему завидовали. Раньше не получалось, сейчас удалось. Ведь Авдеев теперь не кто-нибудь, а комендант дома особого назначения, в котором содержится под стражей русский царь.

Выйдя из калитки Ипатьевского дома на Вознесенский проспект, он увидел неторопливо едущего по нему извозчика. По всему было видно, что возница ожидал встретить хорошего клиента, хотя и мало надеялся на это. Заметив замахавшего руками Авдеева, он хотел проехать мимо, но тот так повелительно закричал: «Стой!», что возница остановился. Он не любил таких людей, в последнее время в изобилии появившихся в городе. Были они или в солдатских шинелях, или в замызганной рабочей одежде, но все имели одинаковый повелительный голос. Возницы боялись их ослушаться. Нескольких кучеров за открытое неподчинение представителям ЧК в их же пролетках отвезли на городское кладбище и расстреляли. После этого ни один кучер почти целую неделю не выезжал на заработок. Но нужда снова заставила их заняться извозом. Правда, теперь они стали уже беспрекословно подчиняться представителям новой власти и возили их по городу бесплатно. Хотя каждый из них, конечно, при первой же возможности пытался увильнуть от этой неблагодарной работы.