Lithium

Все, что случилось за последние сутки, случилось настолько резко, что, кроме опустошенности, я не ощущала ничего.

23

Оля и Влад сидели на бетонном парапете у спуска в метро перед Ленинградским вокзалом. По заплеванному и засыпанному бычками асфальту перекатывалась жестянка от пива.

Неподалеку кучковались компании бомжей и детей-попрошаек.

К Оле и Владу подошел стриженный налысо невысокий мужчина в серой кофте на пуговицах, доходившей ему почти до колена, и грязных синих джинсах.

– Здравствуйте, ребята! Я приветствую вас в столице нашей родины, городе-герое Москве. Не поможете, чем сможете? Я два дня, как освободился, надо уехать домой в Ярославскую область, а денег нет…

Оля отвернулась. Влад, покопавшись в кармане, дал бомжу несколько монеток. Бомж отошел.

Влад посмотрел бомжу вслед, повернулся к Оле.

– Я не прав. Надо было сразу сказать Саше – не связывайся с этим, это не твое, у тебя ничего не получится.

– Он взрослый человек…

– А что, если эти они его убьют?

– Ты что, забыл, как он подставил нас? Причем абсолютно гнусно, по-свински. После этого мне его совершенно не жалко. Заварил кашу – пусть расхлебывает. Нам из-за него пришлось срываться, уезжать из Питера…

Бомж завершил свой круг по привокзальной площади, подошел к толпе таких же, как он. Он покопался в кармане, выгреб собранные деньги, передал лысому деду, что-то сказал. Дед глянул на Олю и Влада, отвернулся.

Недалеко от компании бомжей стояли два мента, пили из бутылок пиво.

– Что ни делается, все к лучшему, – сказал Влад. – Тем более, ты сама говорила, что хочешь что-нибудь изменить…

– Не знаю. Может быть. – Оля посмотрела на часы. – Наверно, уже можно идти звонить этому твоему челу.

24

Оля

Вадим встретил нас у метро – среднего роста, стриженный налысо, в потертых джинсах и черной кофте с капюшоном поверх майки Crass.

– Как Андрюха поживает? Все тусуется со всякими баркашовцами[6]?

– Уже не с баркашовцами, а с лимоновцами.

– Не вижу особой разницы. А вообще, меня его политические мутации давно уже не удивляют. Я с ним познакомился году в девяностом, когда в первый раз наведался в Питер. Мы оба тогда были по панку, по анархии. На этой почве и затусовали. А потом двинулись в разных направлениях. Он – к коммунизму и национализму, а я – к экологическому анархизму.

Я спросила:

– Что это такое?

– Экологический анархизм? Прежде всего – защита природы от государства и капитализма. Когда одна фирма пыталась начать стройку в заповеднике, мы подожгли их бульдозеры. Причем сделали это так, чтобы вызвать максимальный общественный резонанс. Пригласили прессу, особо не раскрывая, что конкретно мы будем делать. Но пообещали обеспечить картинку телекамерам. И обеспечили. А потом благополучно исчезли с места действия до появления ментов.

– А политически вы, получается, анархисты? – спросил Влад.

– Очень приблизительно. Политика нам не очень интересна. Идеи анархизма нам близки, но скорей на уровне низовой самоорганизации, а не государства и так далее. А вообще, у нас достаточно серьезное движение, только в Москве несколько десятков человек. Но действуем мы не только в Москве и окрестностях, а по всей России. Некоторые нас не понимают и вообще ненавидят. Считают, что мы – бомжи и наркоманы. Но это совершенно не так. Среди нас есть люди, которые не только к наркотикам близко не подходят, но даже и не пьют, и мясо не едят.

Мы зашли во двор трехэтажного дома с осыпавшейся штукатуркой и граффити на стенах.

– Добро пожаловать… ну, если не в рай, то, по крайней мере, в некую новую общественную формацию, не регламентированную государством.

В подъезде воняло мочой. Мы поднялись за Вадимом по лестнице. Деревянных перил не было, только металлический каркас.

– В квартире под нами живут цыгане, они продают наркотики, – рассказывал Вадим. – С одной стороны – это плюс, хотя и не для меня, конечно: я, кроме травы, ничего не употребляю. С другой стороны, иногда бывают ментовские облавы – когда менты с эфэсбэшниками конфликтуют насчет зон влияния. Тогда и к нам могут ворваться – вроде как, по ошибке. Вообще, у нас здесь живут люди очень разные по своим идеологическим принципам. Но все одинаково радикальные. Не то чтобы какие-нибудь требования предъявлялись насчет того, кого мы принимаем, а кого нет. Просто так само собой получается. И все уживаются более или менее нормально. От левых радикалов до ультраправых.

Вадим открыл деревянную дверь на третьем этаже, пропустил нас вперед. Мы вошли, остановились в прихожей. Впереди был коридор с несколькими открытыми и закрытыми дверями, справа – кухня. В прихожей висел плакат с портретом Мао и красными иероглифами.

– Вам, ребята, вроде как повезло, – сказал Вадим. – У нас два дня назад освободилась комната. То есть, если бы и не освободилась, место все равно нашлось бы. Но вам, как людям новым, лучше иметь некоторое личное пространство. Хотя бы поначалу. А там, как понравится. Пойдемте.

Вадим прошел по коридору, мы – за ним. За одной дверью звучал индастриал. Вадим открыл следующую дверь.