Lithium

На матрасе на полу, на одеяле трахались парень и две девушки. Парень поднял глаза на нас.

– Сорри, – сказал Вадим. – Момент не самый подходящий. Не будем мешать ребятам. – Вадим закрыл дверь. – Хотел познакомить вас с Ильей. Но ничего, в следующий раз.

Вадим прошел по коридору дальше, открыл еще одну дверь. Мы вошли. На полу лежали два полосатых матраса с разводами. В одну стену, с ободранными в нескольких местах обоями, были вбиты три длинных гвоздя. К другой стене были прилеплены плакат The Cure и календарь на 1994-й год с фотографией футболистов «Спартака». Окно было наполовину завешено прибитым гвоздями куском черной ткани.

– Что касается бытовых условий, то туалет и ванная – в конце коридора, – сказал Вадим. – Все функционирует. Единственное, газ перекрыт, поэтому пользуемся электроплиткой.

Вадим сделал несколько шагов по комнате.

– Что еще? Никаких особых правил нет. На этом у нас здесь все и основано. Никто никому ничего не навязывает. Каждый живет, как хочет, не мешая другим. Единственное, все участвуют в уборке общих помещений. По очереди. Ну, и, если еще возникают какие-нибудь общие дела. В остальном – полная свобода. Вроде, все рассказал. Не буду больше мешать. Обживайтесь!

Вадим вышел.

Влад подошел к окну, отодвинул черную тряпку, выглянул на улицу.

Я села на матрас, прислонилась к стене, закрыла глаза.

25

Влад

Я стоял у метро, совал прохожим листовки инвестфонда. На листовках была фотография «Жигулей» и надпись большими буквами: «ИНВЕСТИРУЙТЕ, И УЖЕ ЧЕРЕЗ ПОЛГОДА ВЫ ПОЛУЧИТЕ АВТОМОБИЛЬ! ТОРОПИТЕСЬ, НАШИ АКЦИИ ПРОДАЮТСЯ ОЧЕНЬ ХОРОШО!»

Некоторые сразу комкали листовки и бросали в урну или на асфальт. Но многие внимательно читали эту хрень.

Я рассовал оставшиеся листовки по карманам. Купил в киоске с шаурмой два кофе.

Оля стояла с листовками у другого выхода из метро.

Мы зашли во двор дома. Сели на лавке на пустой детской площадке. Закурили.

Над двухэтажными домами висело пасмурное небо. В мусорных баках копались бомжи. Вытаскивали бутылки и жестяные банки, сортировали.

– Ты собираешься что-нибудь делать? – спросила Оля.

– Насчет чего?

– Насчет музыки. Репетировать, собирать состав. Мы уже здесь три недели, а ты ничего не делаешь.

– Я пока физически не могу ничего делать.

– Что значит, физически не можешь? Что это за бред? – Оля затянулась, выпустила дым. Взяла белый пластиковый стакан с кофе, сделала глоток. – У тебя рука не поднимается, взять гитару?

– Не то чтобы не поднимается. Но я не могу что-то делать, потому что мне кто-то скажет, что «надо». Даже ты. Я сейчас не могу репетировать, не могу писать новые песни. Может, мне нужно время, чтобы привыкнуть к этой жизни. Может, я вообще не смогу ничего здесь писать.

– Надо называть вещи своими именами. Не «не могу», а «не хочу». Так и скажи. А заодно скажи, чего тогда ты хочешь.

Я выбросил бычок, допил кофе. Вытащил из кармана листовку. Сделал из нее самолетик, запустил. Самолетик пролетел два метра, упал в песочницу. Я начал делать еще один.

Оля сказала:

– Перестань.

26

Оля

В большой общей комнате джемовали. Играли регги, иногда переходящий в панк. Вадим – на барабанах, Рита – на басу, а Димыч выдавал на расстроенной гитаре безумные атональные звуки.

Потом мы сидели на полу и курили.

– Музыкантом может быть каждый, – говорил Вадим. – Для этого не нужно учиться в музыкальной школе, тем более в консерватории. Панки были правы, говоря, что достаточно освоить три аккорда – и все, ты уже музыкант. Но они при этом были неискренни, потому что все равно хотели продаться корпорациям. И в итоге продались, что Clash, что Sex Pistols. И поэтому панк-рок очень быстро накрылся медным тазом, и снова восторжествовала попсня.

– Панк-рок накрылся пиздой, потому не защищал интересы рабочего класса, – сказала Рита. – Британские панки – это были ребята из благополучных семей, студенты арт-колледжей. Весь протест у них был картонным, мультяшным.

– Лучше хоть какой протест, чем то, что в это же время происходило в «Совке», – сказал Влад.

– В СССР была идеологическая путаница потому что у власти были формально левые, но они построили систему, основанную на государственном капитализме, – сказал Димыч. – А сейчас капитализм – абсолютно в чистой форме, и поэтому с ним надо бороться. Перестройка была уникальным шансом реформировать загнивающую систему, которая была основана на изначально правильных принципах. Только ее надо было двигать в сторону анархизма, в сторону идей Бакунина и Кропоткина. Но вместо этого случился откат к капитализму. Россия по сути вернулась на восемьдесят лет назад, к тому, чем она была до революции: отсталой капиталистической страной. Но за это время уже во всех странах нормальные люди осознали тупиковость капиталистического пути. Уже был шестьдесят восьмой год…

– Который? – перебил его Влад. – В Париже или в Праге?

– В Париже, конечно.

– А что ты скажешь про Прагу тогда? Про советские танки?