Каждое утро я встаю с твёрдым намерением выдать на-гора, как шахтёр стране угля, не менее двадцати тысяч знаков. После завтрака их количество снижается до пятнадцати тысяч, и всё же когда я включаю ноутбучок и вижу знакомую фигуру в плаще с капюшоном, склонившуюся над шахматной доской, меня охватывает прилив трудолюбия. Но при первом соприкосновении с тяжкой действительностью последней написанной накануне вечером фразы «Майор Пронюшкин подал докладную записку в прокуратуру» оно улетучивается, помахав ручкой. Жутко хочется сбежать. Аж все внутренности перекручивает. И я сбегаю…
Тут стоит упомянуть, что ноутбучок мой не подключён к интернету. Сделано это не из рабочих соображений — как известно, залезешь в интернет, там до вечера и просидишь, — а просто потому, что даже с полностью обновлённым содержимым мой ноут крайне чувствителен к избытку информации. Чем больше всего в него загружаешь, тем медленнее он работает — настолько, что может тормозить даже на текстовых документах. При первых признаках такой беды я привыкла сносить и заново устанавливать на нём девяносто восьмой Виндоуз — с пиратского диска. Конечно, хлопотно сносить систему раз в полгода, а то и чаще! Зато я избавилась от страха перед этим действием: запросто и снесу, и установлю, и поставлю нужные программы именно с теми компонентами, которые требуются. И ещё одно «зато»: на моём ноутбучке — только самое необходимое. Папка с собственными текстами; папка с текстами, скачанными из интернета и перенесёнными сюда посредством CD-болванки. Вдобавок несколько логических игр. Они, а также чужие интересные книги, — мои враги и помощники. Они отнимают время от работы, но без них я не могла бы выносить эту работу.
Иногда литнегритянский текст рождал столь сильное отвращение, что я просто не могла в него погружаться. Когда приходилось описывать какой-то сложный милицейский процесс со множеством юридических тонкостей или вдаваться в тонкости бандитской иерархии, на моём ноутбуке всегда были открыты два документа: один — текущий роман, другой — роман Кинга, сборник рассказов ужасов или просто современных рассказов. Так же, как во время аспирантуры я отстранялась от студентов и микропрепаратов. Читать за работой стало такой же привычкой, как читать за едой.
Она не полностью покинула меня до сих пор…
«Напиши один абзац, — уговариваю себя, — а потом прочтёшь полрассказа». В результате рассказ прочитан целиком, а Пронюшкин всё никак не выкарабкается из служебной ситуации. Застыл, несчастный, с докладной запиской в протянутой руке. Прочитанных рассказов становится всё больше, а времени на работу всё меньше. И в итоге я получаю жалких пять — семь тысяч знаков за сутки…
Конечно, было бы легче собраться с духом, отключить все отвлекающие факторы и написать весь дневной кусок за один присест. Конечно. Добрые советчики, вы не открыли мне Америки. Именно так я и хочу поступать всегда, именно это каждый раз с утра и планирую. Но для того, чтобы это свершилось, надо преодолеть приступ отвращения при виде фамилии Пронюшкина на экране и деревянной фразы, собственноручно состряпанной вчера.
Ну, а почему бы не делать всё честно? То, что меня в моём издательстве называли одним из лучших авторов, свидетельствует о том, что в нём обретались ещё, по меньшей мере, два человека, способные писать так, что другим это интересно читать. Была бы, допустим, я издателем, собрала их и сказала: «Ребята, коллеги, друзья! Пишите от себя что угодно, только не хуже, чем писали за других. Я на вас надеюсь. Вы талантливы». Написали бы! И я бы их издала…
И издательство, вероятно, прогорело бы.
Это не значит, что тексты были бы плохи: не сомневаюсь, они бы оказались ближе к искусству, чем вся двудомская продукция. Но там, где речь идёт о массовых продажах, искусства-то как раз и не нужно. Искусство (ура! — и увы…) — разновидность творчества. А если исходить из того, что «творчество — это деятельность, порождающая нечто, качественно новое, никогда ранее не бывавшее», то массовый читатель скорее готов принять стрихнин, чем что-либо подпадающее под это определение.