Литнегр, или Ghostwriter

Барсов страшно оскорбился и затеял оживлённую переписку со мной в mail.ru Агенте. Не стану ею тебя утомлять, мой и без того утомлённый сверх меры читатель: ты наверняка уже представил, какова она была. Со стороны Саши неизменно возникала тема, что я не имею права называть себя писательницей. Вопросы, кто же такие, по его мнению, писатели, должно ли пройти сто лет со дня смерти пишущего человека, чтобы он удостоился этого высокого звания, а если да, как в эту схему вписываются те наши современники, кого он писателями назвал, гордо игнорировались. На мои примирительные: «Ну вот для меня слово „писатель“ имеет такое значение, для тебя другое, давай на этом успокоимся» он не реагировал, возвращаясь на любимые поляны снова и снова, ещё и ещё, с исполнением зажигательного танца «Ты не писатель, потому что Саша так сказал».

Вдобавок Саша какого-то непонятного чёрта постоянно писал, что собственное литературное творчество не играет для него никакой роли, потому что он состоявшийся журналист (а также деятель по правам инвалидов, а также изготовитель особых реабилитационных приборов), а это занятие куда почётнее. Я, естественно, отвечала в духе: «Вот и супер, вот и ладушки, можешь не писать книги — не пиши, хлопотное это дело». Но здесь его почему-то клинило, и он принимался доказывать, что эротика его пользуется успехом у друзей, но вот напечататься в провинции совершенно негде, а так эротику он пишет хорошо, ему это удаётся, чтобы я убедилась, он мне её пришлёт… И прислал. Насчёт собственно эротического компонента ничего не скажу, наши с Барсовым сексуальные вкусы не совпали, а вот написано было средненько, но в целом сносно, даже к орфографии он в этих текстах относился внимательнее, чем в своих письмах, и я — надеясь, что нашла то единственное, чем могу осчастливить Барсова и заставить его отвязаться, ура, ура! — ответила:

«Если пресловутые 20 тысяч знаков в день не пугают тебя, я могла бы поговорить с одной подругой, которая вернётся из отпуска в августе, нет ли у неё вакантной должности литнегра. То, что ты из другого города, неважно: случилось мне однажды пристроить таким образом иногороднюю девушку… То, как ты пишешь, заказчика детектива удовлетворит вполне. Более чем! Так что если ты готов втравиться в это мутное дело и испробовать, что такое продукция, которую печатают большими тиражами — сигнализируй. Не обещаю, но постараюсь».

Но и на предложения литнегритянства Барсов не реагировал, а продолжал присылать запутанные многословия со множеством пространных отступлений, неряшливо завуалированных шпилек и намёков на что-то неясное, что, по барсовскому мнению, должно быть мне предельно понятно, и если я это для него не делаю, то только оттого, что не хочу. Добиться прямого ответа на вопрос: «Что же это?» от него не сумел бы даже майор Пронюшкин с бандой костоломов: Саша упорно варился в собственном соку. Он изрыгал монологи, разогретые своей внутреннеориентированностью до состояния бреда, причём выстреливал ими после моих писем мгновенно, как будто вообще их не читал, а только ждал момента выплеснуть в пространство кипящее содержимое своих мозгов… да, скорей всего и впрямь не читал, поскольку что бы я ему ни писала, в псевдоответах Барсова это никак не затрагивалось. Я эту особенность уловила и выработала тактику: на письмо его отвечать не сразу, а неделю-другую спустя. Только так с присутствием Саши Барсова в моей почте удавалось как-то справляться.

Ты спросишь, читатель: почему я это поддерживала? Почему не послала выходца из глубины сибирских руд обратно в, мягко выражаясь, руду? Ну одно письмо, ну два, допустим, ну десять — но это тянулось больше года! Новизна известия о его тяжёлой инвалидности должна была за это время напрочь утратиться. Так чем он меня держал? Дело в том, что Саша Барсов обладал мощным неоспоримым талантом, с лихвой перекрывающим его литературные способности: он умел внушать чувство вины. Какими-то трудноуловимыми словесными извивами он умудрялся создать впечатление, что своей московской пропиской и относительно мобильной инвалидностью я отняла у него и ноги, и приличное место жительства, после чего бросила его погрязать во мраке, и самое малое, чем я могу компенсировать эту пакость — продолжать переписываться с ним. Если бы он сделал ставку на этот свой талант и направил его по нужному адресу, то, зуб даю, получал бы генеральскую пенсию и жил по меньшей мере в Санкт-Петербурге. А то и вообще в Новой Зеландии или — бери выше! — Нью-Йорке с каким-нибудь грантом в зубах. Но он снова и снова шёл в атаку на заведомо мелкий объект, недоумевавший: чего ж этот Барсов хочет? В чём смысл из письма в письмо нежно, исподволь, а иногда и впрямую обливать грязью меня, мои представления, мои увлечения, но при этом ожидать от меня чего-то, неизвестно чего?