Литораль (ручная сборка)

Сегодня воскресенье, долгожданный выходной, в школу не нужно, не нужно даже делать уроки, потому что в субботу была тренировка с ватно-марлевыми повязками на ОБЖ и ничего не задали. Аня учится в шестом классе. Она знает, что не существует Деда Мороза, волшебной феи и любви. Мальчик по имени Дима больше не пинает ее со смыслом, теперь он пинает ее просто так. Аня пинает его в ответ. Меньше всего ей хочется, чтобы он знал, как нравится ей. Ни за что.

Приходя из школы, она включает магнитофон и слушает на нем кассету Тани Булановой. В каждой песне Таня Буланова рыдает, завывает и истончается от несчастной любви. Аня на днях искала ее телефон, хотела позвонить и сказать ей: «Не плачьте».

Но Таня, кажется, и сама нашла выход: Аня переворачивает кассету и слушает песню «Как бы не так». Нет, Таня точно справится, она молодец. Теперь у Ани в арсенале есть заготовка: когда в следующий раз она увидит Диму, скажет ему (после обязательного приветственного пинка): «Как бы не так, я пою и танцую!»

Вот такова Аня, такова и больше никакова.

Она идет на кухню и открывает о чем-то вздыхающий холодильник, квартира все еще спит, сон по ней разлит, словно газ. Аня зевает, но не сдается — целое воскресенье придумано для того, чтобы ничего не делать, и нельзя терять ни минуты.

Пока Аня возится с бутербродами, на кухню начинают подтягиваться домочадцы: мама, бабушка, затем папа. У каждого есть для Ани полезный совет или просьба, как будто они заготовили их еще со вчера.

— А, встала, поставь чайник.

— Аня, не ешь всухомятку.

— Ань, сегодня почитать надо. И еще в магазин сбегаешь потом?

Ну что же это такое? Аня хочет этот день для себя, в конце концов, просто лежать и ничего не делать — тоже занятие, она ведь думает. Аня читала в глянцевом журнале, что нельзя не думать, — даже если ничего не делаешь, думаешь всегда.

— Мусор вынеси, когда поешь.

Аня берет тяжеленное вонючее ведро, из которого все вываливается за борт, тащит его к входной двери. С ведра капает, и мать кричит ей вслед:

— Подотри потом!

Аня выходит на залитую заиндевелым солнцем площадку восьмого этажа, проходит через тугие хлопающие друг о друга двери, спускается на один пролет вниз и двумя пальцами подцепляет заплеванную крышку мусоропровода.

Оттуда на свет божий вырывается облако пыли — серой и будто из прошлого.

Аня зажмуривается, выворачивает ведро над развернутой пастью, половина просыпается мимо. Аня брезгливо пинает банку от йогурта ногой в угол.

Возвращается в квартиру и некоторое время стоит перед зеркалом. Вид у нее не фонтан: футболка грязная, волосы всклокоченные, треники с вытянутыми коленками заправлены в носки. Еще эти уродские тапочки.

— Мама, можно мне подстричься коротко? — кричит Аня в глубину сорокапятиметровой квартиры. — Сейчас каре модно.

— Зачем тебе? — отзывается мама, как будто стригутся обычно «зачем».

— Красиво, — неуверенно отвечает Аня, рассматривая свое детское, покрытое родинками лицо.

— Красиво, когда длинные, — говорит отец, проходя мимо, и гладит Аню по голове.

— Ты бы причесалась лучше, — замечает мать. — А то как лахудра.

— Не хочу я причесываться! — огрызается Аня и кидает на пол ведро. — Хочу каре!

— А я на море. Тур в Египет, — парирует мать и скрывается в ванной комнате.

Аня сидит у ведра, как старуха у разбитого корыта, смотрит, как из него на линолеум вытекает струйкой вонючая липкая грязь.

«Ничего, — думает Аня. — Ничего, ничего, ничего. Как бы не так».

Она относит ведро на кухню, пихает его под раковину, лужа на полу высыхает сама по себе. Наверняка к ней будут липнуть тапки, но это уже не ее дело.

Бабушка спрашивает:

— А каре — это как?

— Вот так, — говорит Аня и показывает ладонью линию на уровне скулы.

— Так ведь в лицо все будет лезть и в суп.

— Это нужно с ободком носить, — экспертно заявляет Аня. — Тогда не будет.

— Ты бы почитала пошла, — вдруг говорит бабушка, как будто разговора про каре и не было в помине. — А то скоро буквы забудешь.

— На день рождения хочу каре, — гнет свою линию Аня, и бабушка пожимает плечами.

Аня поворачивается и уходит в свою комнату. То есть комнату, которую она делит с бабушкой. Со стены на нее смотрит петух — красно-желтый огненный хвост. Она зачеркивает еще один день — еще один день, который ей не принадлежит. До дня рождения две недели.

Аня роется в ящиках стола и выуживает оттуда мятую тетрадку с кроликом на обложке. Сначала там какие-то школьные записи, а потом кое-что поважнее.

Включает Таню Буланову. Та воет, рыдает и истончается.

Аня пишет в своей тетрадке: «Когда я вырасту, никому не позволю говорить мне, что делать. Какие мне волосы носить. Кого мне любить. Да я вообще никого любить не буду. А мусор буду сбрасывать из окна. Я никому ничего не должна. Как бы не так».

Аня, помой пол в прихожей. Аня, делай уроки на понедельник. Аня, этот мальчик тебе не подходит. Он страшный, он хулиган, он из плохой семьи. Посмотри, какая у него грязная обувь. Немытая голова. Три слова не может связать. Он тебе не пара.

Скажем, когда ей двадцать три.