Литовско-Русское государство в XIII—XVI вв.

Не в том, конечно, дело, чтобы разноверие не сознавалось как одно из препятствий к сплочению Литовско-Русского государства. Конечно, ведь и в политике Витовта уже играло роль это сознание, постоянно обостряемое неудобством для Литовско-Русского государства того, что центр православного церковного управления находился в часто враждебной Москве. С начала XV в. этот вопрос становится все острее, тем более что католическое направление политики великих князей литовских поддерживается и другим политическим мотивом: стремлением вырвать духовный меч из рук Ордена и лишить его поддержки западноевропейского мира указанием на христианский, католический характер страны, на которую обрушиваются удары крестоносцев, своей жестокостью лишь мешающие делу миссии, восстановляя население против немецкого запада.

Уже тогда сплелись два вопроса: об отделении западнорусской церкви от московской митрополии и о соединении ее унией с католической церковной организацией.

Князь Михаил Олелькович (ок. 1425—1481)

Ягайло о соединении церквей вел переговоры с митрополитом Киприаном, Витовт — с Цамблаком, который стал самостоятельным западнорусским митрополитом. Цамблак ездил на Констанцский собор и там перед папой говорил о соединении церквей. Ставленник Свидригайла, митрополит Герасим (потом им сожженный за смоленскую измену), пишет о том же Базельскому собору от имени русских князей и бояр. Но все это касается вопроса о соединении не русской, а всей восточной церкви с Римом, как деле вселенской церкви.

Через пять лет (1439 г.) — Флорентийский собор. Но приезд Исидора с унией не вызывает никакого движения в Литовско-Русском государстве. Польское правительство не поддерживает Исидора, польская церковь тоже. Они на стороне Базельского собора, не Флорентийского. Русские князья признают Исидора митрополитом, но, жалуется Длугош, «unio ilia… breviusculo duravit tempore, Graecis et Ruthenis earn irridentibus et contemnentibus»[109].

Казимир в 1451 г. признает власть московского митрополита Ионы, избранного Московским собором, над западнорусскими епархиями под влиянием Свидригайла и Олелька киевского, т. е. стоящего за ними русского боярства.

Преемник и ученик Исидора, Григорий, был признан в конце 50-х годов особым митрополитом для западной Руси, хотя князья перед тем заявляли, что «мы ден о своем православьи смотрим о всем на господа бога и на пречистую его богоматерь и на своего господина в благочестии цветущего православного великого князя Василия Васильевича и отцом себе и учителем держим господина отца нашего митрополита Иону». Эти князья — Семен и Михаил Олельковичи и Юрий Гольшанский. Они не хотят Григория. Но Григорию для укрепления позиции приходится искать и получить около 1470 г. признание и благословение патриарха Дионисия цареградского, объявившего его даже всероссийским митрополитом.

Во всем этом в конце концов больше политической игры, чем церковно-религиозного движения, и не видать, чтобы перипетии ее волновали сколько-нибудь мирские круги общества, а политика князей своеобразно освещается подписями Михаила Олельковича, Федора Вельского, Дмитрия Вяземского под грамотой Мисаила митрополита 1476 г. к папе с выражением пожеланий о возобновлении переговоров об унии для того, чтобы привести в любовь и умиротворение обе церкви с сохранением обрядов и вообще церковной практики обеих, причем грамота одновременно подчеркивает и признание папы старшим вселенским всеначальнейшим пастырем (как на Флорентийском соборе) и зависимость русской церкви от православного константинопольского патриарха. При таких условиях трудно говорить о религиозных мотивах, как чуть ли не основной причине «заговора князей».

Любавский верит, что причина верно указана в словах литовских послов королю Владиславу, что некоторые из подданных княжат нашего милостивого пана, великого князя Александра, во времена Казимира «на его милость не для иного нижь для веры святой повстати умыслили», из которых одних Казимир за то скарал, а иные для того к Москвитину сбегли. Любавский и полагает, что

«принуждения к латинству не было, но была попытка склонить к унии с Римом, к признанию папы главой церкви согласно определению Флорентийского собора, и притом попытка, отличавшаяся настойчивостью и требовательностью».

Так он рассуждает о позднейшем отъезде князей в 1500 г., но религиозные мотивы выдвигает и для «заговора князей» 1481 г., указывая на запрещение 1481 г. русским строить и возобновлять церкви; впрочем, и сам он приходит к заключению, что «распоряжение 1481 г. либо вовсе не исполнялось, либо применялось только на Литве, среди католического населения». Правда, это ограничительное суждение он поясняет замечанием: «главари заговора поплатились жизнью; но, очевидно, попытка их была не без результата».