Лица и сюжеты русской мысли

Мы заняты чем-то: выражение это имеет два основных значения. Первое: мы по-хозяйски манипулируем с чем-то ради пользы, долга, удовольствия и т. д. И поэтому предмет нашей деятельности «занят» нами в том смысле, что мы господствуем над ним, как господствуют над занятой (оккупированной) территорией. Второе значение: сам предмет занял нас, оказавшись занимательным, занимающим, заполонил, пленил наше внимание, то есть захватил нас, подчинив себе. Этим предметом мы захвачены как чем-то от нас самих отличным, как другим. Итак, имеются два смысла этого выражения: во-первых, это мы захватили что-то и властвуем над ним, и, во-вторых, это что-то захватило нас самих и властвует над нами в меру своего захвата.

Бибихин пишет: «Занятость мешает захваченности»[486]. Но от его внимания ускользнуло, что занятость и захваченность имеют общий единый смысл, в силу чего оказываются близкими понятиями, если и не одним и тем же. Ведь сказать «я занят» подразумевает, что я чем-то «захвачен», что мое я не свободно, а «занято».

Нетрудно видеть, однако, почему он так сказал. У него «захваченность» – выделенное слово, наделенное подчеркнуто положительным смыслом. При толковании его уместны все платонизирующие коннотации – восхшценность и восхищённость (Цветаева), энтузиазм, furori eroici (Бруно) и т. д. А «занятость», напротив, наделена у Бибихина отрицательным, ценностно бедным, приземленным значением. Мол, в современной «шумной» цивилизации мы постоянно «заняты» этим самым «шумом» и потому не способны открыться Другому, могущему нас захватить. Апофатическое богословие Дионисия Ареопагита, неоплатоническое умозрение Николая из Кузы, Хайдеггер и такие поэты, как Гёльдерлин, Рильке и Пастернак, – вот опорные точки того непрямого мышления о главном, идеей которого так неудержимо захвачен Бибихин. Всеми этими авторами он «захвачен», особенно автором «Бытия и времени», причем так сильно и властно, что эта захваченность, наряду с его чрезмерной занятостью референта и переводчика, помешала ему развить собственную оригинальную мысль.

Володя Бибихин был сильным, волевым, сосредоточенным человеком, но в делах общественных, как мне казалось, витал в общеинтеллигентских облаках, будучи на удивление легко подвержен влиянию своей среды. Не понимал, казалось мне, самых простых и ясных вещей, хотя толк знал во многом, в том числе и в вещах сугубо практических. Верный традиции русского западничества, он, например, пишет, что все великое и значительное делается не в России, а на Западе. Быть может, для объяснения этого подойдет такое выражение – внутренняя самозавороженность? Быть может, этому способствовала и филологическая эрудиция, которая бывает не в ладах с обычным здравым смыслом? Но, повторю, при этом житейского ума у него было предостаточно, что подтверждается его продуктивной деятельной жизнью.

Мне он казался не склонным к спонтанной эмоциональной распахнутости перед другим человеком, как если бы больше доверял молчаливой бумаге, чем болтливости людей. Говорению он предпочитал писание. Свои выступления читал по написанному тексту. А писал Володя легко и много, бисерным почерком, плотно упаковывая строчки. И, видимо, осознавал себя большим писателем и мыслителем. Это, думается, в значительной степени и вышло на самом деле.

Мир прекрасен. Но глупость беспредельна. Кто кого? Да, но ведь мир и красота его от Бога, а глупость – от людей. Даже не от человека, а именно от людей. Кстати, у Володи Бибихина, переводившего «Бытие и время», для передачи хайдеггеровского выражения, обозначающего стихию безличности, использовано как раз слово «люди». В этом смысле «люди» – деградация человека.

Павел Муратов. Тронули две школьные тетрадки из архива Павла Муратова (1881–1950). Одна посвящена корейско-японской войне, а другая – подобному сюжету. Удивительная причудливость интересов, разнообразие увлечений говорит о том, что это была по-настоящему артистическая натура: переводы, художественная проза, исторические труды и конечно же искусствоведение. Были у него и музееведческие работы, и инженерные разработки, и многое другое. Внешне путь его очень неровный, мятущийся. Да и жен у него было минимум три. Широк был человек!

Сергей Аверинцев. Отец Сергея Сергеевича Аверинцева родился в 1875 г. Жил и работал как ученый в Италии, пропитался латинской культурой, и животворящий аромат этой затонувшей в волнах XX в. Атлантиды сумел передать сыну, родившемуся в 1938 г.

Аверинцевская критика бахтинского карнавала должна быть принята во внимание, особенно в эпоху увлечения легкостью во всем, «приколами» и императивами take it easy и anything goes.