Лица и сюжеты русской мысли

В книге, на мой взгляд, достаточно сказано об имяславии в связи с теорией множеств и математикой в целом. Но философия имени обойдена вниманием авторов. Да, Флоренский и Булгаков украшают обложку книги (копия картины Нестерова). Однако о булгаковской философии имени в ней не сказано ничего. И только несколько слов о философии переименования у Флоренского. Но книга стимулирует мысль, вокруг этих сюжетов вращающуюся. Вспоминается горьковский Лука с его эпатажным тезисом «во что веришь, то и есть». Таинственная связь веры с реальностью действительно существует. Вера, претендующая на знание, может быть и ошибочной. Но без веры знание невозможно. Здесь «вера» понимается в смысле ‘верования’ (belief\ сгоуапсе), то есть более широко, чем религиозная вера. Чувство реальности неотделимо от верований. Скептицизм, усталость и депрессия не могут стимулировать научное творчество, в том числе математическое. А вера может. В том числе и, быть может, особенно – религиозная. И в теории множеств с ее пафосом бесконечности религиозное сознание и сознание научное действительно идут навстречу друг другу.

Авторы книги считают, что «подобно тому, как русские имяславцы именовали Бога, русские математики именовали бесконечность и видели между этими двумя действиями аналогию» (с. 182). Гротендик рассматривал именование «как способ ухватить объект до того, как он нам станет понятным» (с. 192). В этом он подобен Н. Н. Лузину. Акт именования дает только путевку в реальность, но не ее саму в ее полноте. Он способствует реализации поименованного. Выражение Лузина (nommer, c'est avoir afaire avec un individu) подчеркивает возникающий при именовании «островок» индивидуального (или даже личного). Дать имя можно индивиду, чему-то неделимому, например деятелю (субстанциальному деятелю в смысле Н. Лосского). Акт именования не только дает имя тому, что и без него существует так, как оно будет существовать и после него. Нет, в акте именования есть приглашение к индивидуальной реальности, если не ее полагание, своего рода fiat ему. Имя – динамический залог реальности его носителя. Залог этот может быть реализован, а может и не реализоваться. Но импульс к реальности дает уже сам акт именования и «ношения» имени.

Вера в магизм имени справедливо кажется авторам преувеличением, хотя они вслед за своими русскими героями повторяют, что назвать – значит дать реальность названному, что именование есть созидание самой реальности (с. 98–99). По крайней мере, подчеркивают они, так думали сами имяславцы-математики. Но в конце книги они прямо признают, что «именование не равнозначно творению» (с. 184). Это противоречие остается неразъясненным.

Однако полный номинализм в понимании имени тоже не проходит. Здесь существует динамика, проявляющаяся в степени реализующей функции именования. Главное ведь – усилие, духовное усилие восхождения, то, что Марсель называл sursum, развивая тему Мен де Бирана и Бергсона (идея effort).

Итак, называние именем призываемого в молитве Бога не создает Его реальности (случай Иисусовой молитвы в исихазме), не полагает Его по сущности. Но в акте такого именования сотрудничают, соработничают энергии Бога и человека. Исихаст сливается с Богом по энергии, а не по сущности. Вот об этом у авторов интересной книги ничего не говорится. Синергийность в молитвенном именовании Бога выпала из их анализа. Философская проекция исихазма не рассматривается ими совсем. Авторы действительно далеки от христианской метафизики и богословия. Их позиция по отношению к религии является если и не материализмом и атеизмом, то агностической феноменологией и социологией духовной культуры, в чем-то близкой к позиции Джемса.