Трагические перемены начала 90-х по-новому поставили вопрос о стратегической идентичности русских: или по-прежнему оставаться
Четверостишие это из «Войны и мира». Багратион – грузинский князь на русской службе, и как верный сын России для нас он – русский человек, «росс». Вот такое понимание слова «русский» я и имею в виду, когда говорю о традиционной универсалистской идентичности русского народа, о его призвании дать другую, не американскую, модель интеграции народов. Россия собирает народы близ своего исторического «ядра» вместе с их землями и уважая их культуру, религию, нравы и обычаи. Это отличает исторически практикуемую Россией «молекулярную» органическую модель интеграции от западной «атомарной» механистической ее модели[538]
.Переход русского менталитета от широкосердечной универсальной установки к узкосердечному национальному эгоизму, готовому к «самозащите» от натиска «пассионарных» соседей, выступает как программа построения новой – реактивной, ксенофобски заостренной и сознательно приземленной – идентичности. В уличной перепалке всегда возникает искушение на оскорбление ответить подобным же образом. Именно такую программу выстраивания новой идентичности русских предлагают идеологи нового национализма. Один из них, историк и публицист, Сергей Сергеев, не так давно выступил на эту тему в «Литературной газете» (от 5—11 октября 2011 г. № 39. С. 3).
Оценка русской религиозной мысли XIX столетия и Серебряного века С. М. Сергеевым и другими идеологами нового национализма (Соловьем, например) крайне негативная. Для Сергеева русская мысль этой эпохи свелась к «замшелым и залежалым мифам». Философия русских религиозных мыслителей, полагает он, «крайне вредна, ибо они проповедуют пассивность, покорность, слабость». Более того, историк даже считает, что русская религиозная философия – «орудие антирусского колониализма, средство для затуманивания русских мозгов». Просвет он, как и подобные ему идеологи, видит в ориентации на «строгую науку», позитивизм, технологию и вместе с тем на ксенофобски ориентированную мобилизацию этнически «чистых» русских. Метафизику и религию, христианство прежде всего, такие идеологи отвергают, подобно марксистским безбожникам видя в них «опиум» для русского народа. Философия новых националистов колеблется между социологическим подходом и расизмом «научных биологических» школ антропологии. Социологическая цифра вместе с известным тезисом «Blut und Boden!» в качестве «эмоциональной» платформы, когда «однокровники» всё делают для спасения «своего по расе», образуют «философскую платформу» этого национализма. Чем беднее и скуднее будет русская философия, тем, полагают они, лучше, ибо тогда русские люди будут более активны и пассионарны в самозащите. А христианство для новых «натуралистов» от национального вопроса – «миф» и «заморочка», крайне вредная для «национального спасения» русских. Истину и правду признают они лишь за «строгой наукой» и «природой» (дары у русских, обращает внимание Сергеев, не от Бога, а от «природы»). Однако списывать со счетов русскую религиозно-философскую мысль, на наш взгляд, нет никаких оснований. Вместе с православной Церковью и русской литературой она была и будет духовной опорой всех русских в
Но не только православное христианство объявляется национально вредоносным. Столь же вредна русским, считает Сергеев, и русская, или российская, государственность как таковая. Антигосударственничество новыми националистами предъявляется как свободолюбивый анархизм, приглаживаемый ими под «демократию».