Лица российской национальности. Сборник рассказов и эссе

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Когда чума от смрадных, мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел…

И станет глад сей бедный край терзать…

Итогом всего этого ужаса станет, по мысли поэта, явление « мощного человека » с булатным ножом в руке, но явление его отнюдь не станет спасением для страны. В этом человеке «будет все ужасно, мрачно в нем», а плач и стон людей будут казаться ему смешными. Некоторые литературоведы видят в детали «плащ его с возвышенным челом» , которой завершается стихотворение, намек на императора Наполеона. Это вполне возможное допущение, ибо хаос революций обычно заканчивается появлением диктатора, и Лермонтов знал это по историческим источникам. Тем не менее отметим, что для юного поэта романтическая надежда на появление русского Наполеона, который «спасет всех», выглядит достаточно несостоятельной.

Стихотворения «Нет, я не Байрон…» и «Небо и звезды», созданные в 1832 году, перекликаются темой божественного и даже небесного «избранничества» поэта. В первом из них Лермонтов довольно последовательно излагает, почему он все же не Байрон, а другой «неведомый избранник», «гонимый миром странник». Михаил Юрьевич пророчески замечает, что начал писать раньше Байрона и закончит раньше его, что в его душе лежит «надежд разбитых груз». Поэт как бы заранее отвечает будущим критикам, чтобы они увидели в его произведениях не просто вольные переводы из северного гения, а его неповторимую «русскую душу». В финале стихотворения Лермонтовым обозначена и цель поэта – рассказать толпе свои думы, которые не менее таинственны, чем «океан угрюмый».

Текст «Небо и звезды» – квинтэссенция мировосприятия раннего Лермонтова, по сути, его мировоззренческий манифест поэта. Еще в 1830 г. Мишель пишет несколько стихотворений, где присутствует образ звезды («Звезда», «Светись, светись, далекая звезда» и др.). В этих текстах мы видим вполне традиционное восприятие образа звезды, дружески заимствованное как у лорда Байрона, так и у других поэтов-романтиков: холодный луч далекой звезды « несет мечты душе моей больной », напоминает о холодном взоре отвергнувшей его возлюбленной. Звезда четко отделена от человека, она находится на недостижимой для смертного высоте. Но в тексте 1832 года для Лермонтова все меняется… Далекие звезды для него уже « ясны, как счастье ребенка », « ясны, как счастье мое » . И это принципиально иное восприятие звезд и небесных тел в русской поэзии. Для великого Державина звезды – « огненны сии лампады » – нужны для восторженного сравнения с величием Бога: они «перед тобой, как нощь пред днем». В произведениях Александра Пушкина 1820-х гг. образ звезды символичен и не несет какого-то дополнительного личного оттенка: « Вифлеемская звезда », « звезда пленительного счастья » и т. д. Звезда для русских поэтов до Лермонтова – либо образ высокого и божественного, либо указатель правильного пути для грешного человека, либо значимая часть Неба.

Совсем по-другому считает уже наш гений. «Чем ты несчастлив?» – справедливо спросят его люди, и ответ Лермонтова будет прост:

Тем я несчастлив,

Добрые люди, что звезды и небо —

Звезды и небо! – а я человек!..

В системе Лермонтовских координат быть счастливым на земле он не может по определению, его истинное состояние – « звезды и небо!», а вовсе не «человек и земля». Отчего все страдания, отчего эти неудачи в любви, отчего непонимание близких людей? От того, что он по своей природе не вполне человек , его настоящее и возможное место – среди звезд:

Я же, напротив,

Только завидую звездам прекрасным,

Только их место занять бы желал.

Позже эта иллюзорная связанность поэта со звездами появится в других текстах Лермонтова: в «Демоне», в «Мцыри», в стихотворениях «Пророк» и «Выхожу один я на дорогу…».

После столкновений с университетской профессурой, которую раздражало дерзкое поведение Лермонтова, поэта нарочно «завалили» на экзаменах летом 1832 года. Он принципиально не захотел оставаться на второй год и покинул университет, переехав в Петербург вместе с бабушкой. В столице Лермонтов попытался поступить в местный университет, однако ему не зачли двухлетнего обучения в Московском университете и предложили поступить на первый курс. Лермонтов, уже тогда серьезно опережавший своих сверстников и по духовному развитию, и по начитанности, не захотел терять время.