Лица российской национальности. Сборник рассказов и эссе

О декане у нас всегда говорили, что он "берет и берет хорошо!", и некоторые мои бестолковые сокурсники не скрывали, что поступили сюда благодаря именно этому обстоятельству. Как преподаватель он тоже был бездарен, но любил порассуждать об русской истории в общем; иногда получалось довольно забавно… Хорош, пожалуй, был лишь специалист по зарубежной истории Борис Наумович Епштейн, его чудные лекции заставляли на время позабыть об убогой обстановке нашего «университета», располагавшегося в бывшем здании школы, серой обстановке общаги, где я жил, и тупомордых моих сокурсниках, не смысливших ничего ни в истории, ни в жизни. Другой толковый преподаватель Юрий Гаврилович Бирюков вел у нас философию, он был моложе других преподов и казался таким жизнерадостным, что поневоле заинтересовывал студентов, а более всего – студенток. С одной девицей с 3-го курса у него, как говорили «знающие», были чересчур серьезные отношения, но так это было или нет, мне теперь уже трудно судить, да и незачем. Философия меня интересовала и до поступления, а тут – тем более. Я стал писать курсовую у Бирюкова, но он, мне так показалось, отнесся к моему энтузиазму с какой-то ленцой и не торопился восхищаться моими научными изысканиями.

На втором курсе наши отношения и вовсе разладились, по причине… Да ну – наплевать на это! В общем, Бирюков в итоге тоже оказался порядочной скотиной, как это ни печально сознавать. О сокурсниках моих и сокурсницах ничего хорошего я сказать не могу; это сборище на редкость примитивных и некомпетентных людишек. Парни были в основном после армии, где они успешно научились жрать водку и получать на орехи от старших по званию. Их разговоры о прошлой жизни были настолько тупы и неинтересны, что я скоро стал избегать их общества, что они, конечно же, заметили. Было несколько мальчишек, как и я, после школы и почти все «местные» – но никто из них не стал моим другом… Почему? Трудно сказать однозначно; может, я был этому главной причиной, может, они не желали сходиться с парнишкой из шахтерского городка-спутника. Были, впрочем, и девушки: штучек двадцать или двадцать пять, ничуть не меньше, но о них говорить не буду – скучно и противно! Все эти люди были, за редким исключением, заурядными серыми созданиями, некоторые же – отъявленными прошмондами. Меня они почти не воспринимали, и я платил им той же монетой.

Полгода я еще пытался сойтись с ними, участвовал в дружеских пирушках и каких-то самодельных театральных постановках нашей старосты Лины Наумовой, считавшей себя чуть ли не Чеховым в юбке… Она мне просто нравилась тогда, что врать-то, в своей серой блузке, синей короткой юбчонке и с неизменной сигаретой в левой руке. Лина поступала в Москву, в Щукинское, не прошла по конкурсу и очутилась здесь. Она была в меру умна, иронична, довольно мила и ужасно расчетлива… Я не был героем ее романа, она мне сразу дала это почувствовать. Я сходил на пару репетиций, но не преуспел и здесь… Потом все это – и пьянки, и спектакли, и глупая холодность Линки – мне надоело (лучше сказать – обрыдло!) и я тихо отошел в сторону. Знаете, лучше всегда постоять в стороне, если ты еще не уверен, что попал, куда надо.

Еще у меня завязались было отношения с Витей Кафтановым, тоже историком из другой группы, мы сошлись с ним на почве презрения к другим убогим сокурсникам и на увлечении Достоевским и Ницше. Витек этот был местный, пользовался дома относительной свободой и был не дурак развлечься… Мы за пару месяцев знакомства обошли с ним едва ли не все известные ему в городе "злачные места", пару раз «зависли» в пединститутской общаге, где у него были друзья, и один раз едва не «сняли» двух симпатичных девчушек на остановке у Теплоинститута часов в 12 ночи. Вести было куда, но в последний момент девицы чего-то испугались и не поехали с нами… А потом… потом Витек подло слинял в армию на два года, и я остался совсем один. Через месяц получил от него пару писем, кажется, ответил на одно. На этом наша дружба и кончилась.