Лица в воде

Сестра Бридж неторопливым, небрежным голосом, который я редко у нее слышала, попросила два мороженых, протянула мне одно, забрала сдачу и вывела меня из магазина.

Мы пошли дальше, облизывая лакомство.

«Не надейся, – предупредила она, – что тебя не накажут, раз я купила тебе мороженое».

«Меня не запрут?»

«Посмотрим».

Вдруг она махнула рукой в сторону домика, окруженного поросшим сорняками садом, стоящего спиной к железнодорожной просеке.

«А вот там я живу», – сказала она безразличным голосом.

«А это ваша машина?»

«Да, а это наша машина. Водить умеешь?»

«Нет, я так и не научилась».

«Надо научиться. Сначала я была в ужасе, прямо в ужасе… И не думай тут мне, что вас, барышня, не накажут».

«Но меня же не запрут?»

«Посмотрим. Что ты там такого увидела, что так таращишься на дом?»

Его вид вызывал у меня чувство одиночества. Он напоминал мне самый первый дом, в котором я когда-то жила, где-то в глуши, в городке с одной улицей; воду мы носили из колонки, туалет стоял во дворе: там было полно черных жуков и мокриц, зато не было опасного водоворота на дне фарфорового ледника, который угрожал утащить за собой каждый раз, когда ты дергал за цепочку, нет, это была удобная кабинка, нечистоты из которой выгребал ассенизатор; и не было никаких ярких электрических ламп, ослепляющих из-под потолка, а была керосиновая лампа с грязным фитилем, отбрасывавшая мягкие голубые тени.

И я просидела всю свою жизнь под навесом с канистрами бензина, стоявшим под ореховым деревом у дома старшей медсестры Бридж, в компании коровы Красотки, дышавшей мне в лицо желто-зеленым ароматом пережеванной травы. Ее зубы были стерты, как видавшие виды квадратные белые табуретки; по золотистой морде из уголка ее глаза, словно слеза, стекала капля воды. Иногда ее зад, как сморщенный рот, открывался, и из него выдавливалась золотистая субстанция, а иногда из соседней щели выталкивалась струя пенистой мочи. И капала кровь, попадая на грязную жижу у нее на хвосте. А когда я жила в этом маленьком домике, со мной вместе жила и мама, доставала свои обвисшие груди, чтобы покормить ребенка, и иногда давала попробовать молоко Красотки, выдавливая из вымени струю мне прямо в рот. Кто же из них был Красоткой, а кто моей матерью, а кто старшей медсестрой Бридж? И что тут вообще делал мой отец, расхаживавший туда-сюда в фуражке с серебряной кокардой?

Сестра Бридж была моей матерью. Я облизывала мягкое мороженое и шла вместе с ней по тропинке, над которой сладкими дугами нависали ветви боярышника, через решетку на земле, за угол, во второе отделение – и тут я осознала, что меня обманом привели туда, откуда я до слез желала выбраться. Да это же была ловушка.

Зайдя внутрь, старшая медсестра сказала своим обычным саркастичным тоном: «Иди в общий зал, горе, и чтобы больше никаких фокусов. Такому образованному человеку, как ты, должно быть стыдно».

Она говорила яростно, и моя душа ушла в пятки; она не заперла меня, но больше не обращалась со мной как живой человек еще очень долгое время: ей было стыдно за то, что купила мороженое, за то, что показала место, где жила.

У нее не было детей; если не считать Дору, Бренду, Кэрол, Тотти, Мэри-Маргарет и многих других, которые на свои имена отзывались не так резво, как когда их толкали или дергали за шиворот.

И я нанесла удар.

Она спускалась по лестнице во двор впереди меня, и вдруг я толкнула ее в спину – она упала, закричав от гнева и боли. Наконец-то я намяла ей бока, бока на ее толстом теле в корсете, установленном на пухлых ногах в белых чулках, бликовавших на икрах. Ее большие ступни вздувались над кромкой туфель с потертостями, которые белели там, где сошел обувной крем. Я толкнула ее, и мне хотелось подбежать к ней и обнять ее, потому что она была моей матерью, а я причинила ей боль.

«Ах ты, маленькая дрянь. Ты же нарочно это сделала».

Я побледнела и начала плакать. Я знала, что она никогда меня не простит, что наш договор о взаимной вражде был подписан и скреплен печатью; как бы удивительно это ни было, ведь я любила ее и поэтому бросилась на нее, колотя в ее мягкий живот, требуя впустить меня с темной улицы, дать защиту от нависавшей надо мной грозовой тучи, проливавшей на меня мой частный дождь.

Впустите меня!

«Извините, – сказала я как будто бы нехотя, – Я нечаянно».

«Дрянь, хитрая дрянь!»

27

А вот еще Хилари. Она была без ума от Гарри, хотя не вполне забыла Питера, от которого родила ребенка, пока была замужем за Джефри.