Лицедеи

Долгий разговор в Лондоне начался с того, что Гарри рассказал Сильвии и Маргарет, как газетное сообщение о разводе Джека и Молли Корнок своим тоном — сочетанием грубого юмора с претензиями на аристократизм — раздразнило его любопытство и привело к тому, что позднее, дожидаясь, пока ему принесут книги из хранилища, или закончив определенную часть работы, он стал просматривать газеты в зале периодики. Среди фотографий отмеченных наградами баранов и спортсменов, молодых женщин, ожидавших представления ко двору, политических деятелей, возлагавших венки к памятникам анзакам[6], ему иногда попадались фотографии самих анзаков, и он неотступно думал об отце своей матери. Гарри просматривал объявления о распродаже товаров, выписывал цены, читал биржевые сводки не потому, что отыскивал какие-то нужные ему факты, он просто надеялся с помощью всех этих общих сведений понять сущность, разглядеть подлинные контуры прошлого. Он видел, как рубрика объявлений с предложениями работы хирела, а сообщений о продаже домов «по распоряжению кредиторов» становилось все больше. Гарри просматривал газеты и сравнивал свои впечатления с неиссякаемыми еженедельными рассказами Греты. По его просьбе Грета показывала фотографии матери и отца, сбереженные для нее тетей Эдит, и выцветшую фотографию тети Мод, которую едва помнила, так как жила у нее до того, как ее взяла к себе тетя Эдит. Для детей Греты жизнь матери начиналась с того времени, когда тетя Эдит забрала ее от тети Мод.

Тетя Эдит была старой девой и служила в судостроительной конторе. У Гарри сложилось впечатление, что, забрав Грету от Мод, тетя Эдит чуть ли не спасла ее от гибели. Во всяком случае, Грете, видимо, было очень хорошо у тети Эдит, так как она часто и с удовольствием о ней рассказывала, даже слишком часто, потому что в какой-то момент имя тети Эдит превратилось почти в символ, и Розамонда, так же как Сильвия, выбрасывая чулки со спущенными петлями, не забывала сказать, что тетя Эдит, конечно, просидела бы всю ночь и подняла бы все петли. Тетя Эдит и Грета вместе хлопотали по хозяйству, а по вечерам под звуки радио чинили, шили, вышивали или читали взятую в библиотеке книгу, сидя рядом за обеденным столом, причем в первые годы тетя Эдит не переворачивала страницу, дожидаясь, пока Грета дочитает до конца, а потом, когда Грета подросла, она дожидалась, когда дочитает тетя Эдит.

В тридцатом году тетя Эдит лишилась работы, об этом времени Грета рассказывала не так подробно, она только говорила, что, к счастью, была уже достаточно взрослой, чтобы оставить школу и начать работать.

Тетя Эдит призналась Гарри, что никому об этом не сказала и продолжала получать Гретины продовольственные талоны. В сад позади своего крошечного коттеджа в Питерсхэме она пускала лишь тех, кого хорошо знала, потому что боялась, как бы работники из отдела социального обеспечения не прослышали про ее огород и не лишили ее самое продовольственных талонов или пособия, когда вместо талонов начали давать деньги. Беспокоилась тетя Эдит напрасно, но ее рассказ показался Гарри весьма поучительным. Тетя Эдит твердила, что Грета поклялась никому не рассказывать про огород, но Грета со смехом заявляла, что совершенно этого не помнит.

И конечно, тетя Эдит первая сказала Гарри, что его отец вовсе не всегда был «со странностями». Хью Полглейз служил в той же судостроительной конторе, что и тетя Эдит. Тетя рассказала Гарри, что увлечение спиритизмом, столоверчением были очень модны в то время, поэтому никто не удивился, когда Хью Полглейз начал читать и цитировать книги индийских мистиков. Никому не могло прийти в голову, что он отрастит бороду, начнет носить домотканые рубахи и, после нескольких вежливых предупреждений, лишится работы. Когда тетя Эдит узнала, что Хью Полглейз хочет поселиться на ферме в окрестностях Парэметты вместе с людьми, которых он называл «своими последователями», она предложила Грете остаться у нее в Питерсхэме. Но Грета уехала с мужем.