Лицей 2017. Первый выпуск

Это большая радость, что ты не думаешь о самоубийстве. Не только сейчас, а никогда о нем не помышляла. То есть такого выхода для тебя не существует. Я с детства его примеряю, пинаю, разглядываю — как возможный способ не решать проблемы, как социальное явление, как доказательство собственной душевной болезни, как посмертный перфоманс для близких и не понимающих. Но это все от слабости в душе и коленках. А вообще от такого вмиг лечит Муми-мама. Нафиг небо Аустерлица, это надо еще себе устроить, чтобы лежать, глядеть и все понять. Туве Янссон круче Толстого. Комета? Ну и чего? Муми-мама обязательно что-нибудь придумает. Если за тобой Муми-мама — то ничего не страшно, и до мыслей о самоубийстве никогда не додумаешься. Когда Муми-мама ждет тебя дома, она может принять вид настоящей мамы, или мужика, или женщины, или ребенка, или друзей, или даже кастрированного кота. Подойдешь, обнимешь свою Муми-маму, и все люди и их гадости вмиг исчезнут. Муми-мама — это настоящее бытовое волшебство. Добрый магический реализм. Нам никого другого и не нужно. Предлагаю тост за то, чтобы у каждого была своя Муми-мама.

12

Квартира скрипела пустотой. Домовой, не выдержав нервами, впал в спячку за батареей в ванной. Саша выпила две бутылки вина, но они не работали так, как в юности. На половине третьей Саша поняла, что не пьянеет. Сигареты между глотками не помогали. Курила прямо в комнате. Голову отлили из чугуна — голова статуи с человеческим телом. Сон не давался, есть не хотелось. Телефон закашлял, Нина предложила: 1) приехать, 2) найти-привезти Сашу, 3) поговорить с Евгеньевым. Саша отклонила: нужно, чтобы все ее оставили одну. Нина больно и неприятно ударилась о такую негаданную твердость и пожелала удачи.

Саша ученицей села за стол, снова глядеть мимо мира. Бессонница прыгала с люстры на штору и обратно. Вино стояло чернилами рядом. Саша пальцами вдавила себе глаза внутрь черепа, полюбовалась оранжевыми фигнями-пятнами, поднялась, в чем была вышла на балкон. Солнце кололо глаза, люди чередовали ноги по припудренной улице. Все медленно таяло, снежинки умирали, некалендарная весна терла заспанные глаза. Саша перегнулась вниз. Дети несли рюкзаки из школы, тетка пятилась с сумками из «Пятерочки», молодуха толкала коляску и учила ребенка фразе дорожно-транспортное-происшествие. Саша дотронулась до пластиковой кормушки, от прикосновения та вдруг разлетелась вдребезги и мелкими кусками рухнула на пачканый снег. В балконную дверь изнутри стеклянно стукнули три раза. Саша обернулась и увидела себя же — бумажно-белую, с черняка́ми под глазами, в старых джинсах и мятой рубашке, — смотрящую на себя из комнаты.

Вернулась в квартиру, села за стол. Ноутбук был принесен на стол и открыт. Быстро-нервно Саша принялась спешить по клавишам, будто кто-то ее ждал в коридоре в одежде или в подъезде, куря у подоконника. Писать рукой давно разучилась. Жизнь кровоточила минутами, часами и десятками часов. Саша мяла-мяла пластиковые буквы. Разные птицы садились на балкон, боками голов глядели на веревочку, за которую в былые времена крепилась кормушка, сетовали, что негде больше столоваться. Воробьи, вороны, голуби, синицы, карги прилетали, сидели, молчали, на Сашу смотрели. Кто посмелее, покрикивал. Как-то прибалконился гамаюн с головой красивой бабы. Ему уже рассказали и даже процитировали что-то из Сашиной рукописи, и ему ужасно захотелось поглядеть на Зазноху. Саша ему не понравилась — плохо одета, нечесана, некрашена, без блеска, разве что в температурных глазах стояла, не уходила вода. У самого гамаюна — алые губы и золоченое монисто. Чудо-птица прошипела на всю округу, чтобы ни одна смертная пернатая тварь больше не прилетела мешать Зазнохе. Гамаюн сделал круг и подался южнее — глядеть на Евгеньева.

12.1