Лицей 2018. Второй выпуск

Инсинуации тщетны,
Прогресс неизбежен.
Я понял это и свободу обрел,
Закопав свои комплексы на перекрестке ветхом
Под растоптанным облаком
И луной на проволоке.
Ты со мной, мое медное солнце,
Пусть в крике мятежном сорвутся диагнозы
И невротики захлебнутся речью.
Пусть, пускай, потому что мы распластаем тьму,
мы распнем инородцев,
мы выживем
наперекор.

Читал юноша с прилежным надрывом.

Из-за нехватки кислорода меня сильнее клонило в сон. Я не раз ловил себя на том, что прикрываю ладонью глаза, дабы никто не увидел моих сомкнутых век. Чтобы хоть чуть-чуть избавиться от напряжения, я закапал лекарство.

Если сон — это упражнение в смерти, то в смерти я упражняюсь все реже и реже.

Когда Луна На Проволоке закончил, Кагэдэ громко произнес:

— Теперь спросим у московского гостя, как он оценит вечер. Я не сразу сообразил, что обращаются ко мне.

— Здорово, — сказал я. — Разные темы, разные стили. Приятно, что в таком холодном городе живут люди с такими теплыми сердцами.

Против моего ожидания Кагэдэ не купился на лесть.

— Врет и не краснеет! — воскликнул он. — Считает, что только у него в столице лучшие книги, лучшие театры.

— Да я вообще в театры не хожу.

— Привыкли у себя моду там диктовать в Москве! В офисах торчите, на метро катаетесь. Боулинг свой любите. Не хотите жизни знать. Между тем вот она, настоящая жизнь, рядом!

Прежде чем я ответил грубостью, вмешался Рыжов.

— Николай Витольдович, успокойтесь, — сказал он. — Максим Алексеевич очень устал и тем не менее сам выразил желание прийти на вечер.

— Вижу, как он выразил желание, — проворчал Кагэдэ. — Да по его глазенкам ясно, как ему не терпится свалить отсюда!

— Николай Витольдович, возьмите себя в руки.

Кагэдэ проворчал насчет «столичных модников» и напоследок продекламировал строки о прощении врагам.

Аудитория зашевелилась. Ценители обступили патриарха, заткнувшего «столичного модника». Похожий на сельского сторожа, принявшего по случаю деловитый вид, он расписался на сборниках собственного авторства. Рыжов жестом позвал меня за собой.

В машине он на свой лад извинился.

— Он у нас импульсивный, — сказал психолог, будто речь велась о ребенке или больном. — Не держите на Николая Витольдовича зла.

— Таких на цепь сажать нужно.

— Сердце у него доброе. Уверен, он жалеет о своих словах.

— Вот уж вряд ли. Промолчу насчет его стихов, а сам он определенно страдает бредом преследования. Такое чувство, что ему везде мерещатся лживые и озлобленные москвичи.

— Вы преувеличиваете, Максим Алексеевич.

Я не прокомментировал. Я был до того измотан, что приблизился к опасной черте, за которой любой разговор заключал в себе взрывоопасный потенциал. Лишь бы добраться до гостиницы и свалить отсюда.

14

Отослав Рыжова, я рассчитывал подремать полчаса до отъезда в аэропорт, предварительно подготовив вещи. Я не большой любитель выворачивать в спешке карманы и перетряхивать в аэропорте чемодан, дабы найти запропастившиеся документы.

Сначала я не отыскал паспорт и билеты в пуховике и брюках.

Затем распотрошил чемодан.

Затем трижды осмотрел пустую тумбочку, вешалку, обувную полку и мусорную корзину в ванной. Вскоре палас был скатан в трубу, а на полулежали матрац, скомканная простыня, подушка и одеяло, выдернутое из пододеяльника.

— Может, обронили его где-нибудь, — предположила девушка с ресепшена. — А вдруг.

Я едва справился с острым желанием дать ей по зубам, выдрать ей челку. Окажись рядом добрый человек, который вложил бы мне в руку биту, ей бы несдобровать.

— Мне нужен ключ от прежнего номера. Который без удобств.

— Не кричите, пожалуйста.

— Дайте мне ключ от него!

— Он занят. Сегодня туда вселился постоялец.

— Ведите туда!

Тщедушный лысый дядечка, похожий на установщика фильтров, выпялился на нас, однако и слова не вставил, пока я переворачивал его комнату вверх дном и матерился.

Мама в подобных ситуациях говорила банальности. Успокойся и вспомни все важные моменты. Шаг за шагом. Глупо, и тем не менее успокойся и вспомни. На каком бы уровне ни владел искусством припоминания.

Паспорт я предъявлял при заселении, а затем таскал в брюках, ни разу не проверяя, при мне ли он. Паспорт у меня попросила тронутая аптекарша, но я его не достал. Пожалуй, всё. Билеты же хранились во внутреннем кармане чемодана, как и в любой из моих командировок. В этом никаких сомнений, так что вариант «обронил», да еще «где-нибудь», по меньшей мере оскорбителен. Как будто меня принимают за того, кто теряет вещи.

Я вторично разворошил люксовый номер. Пусто. Голяк.

— Вы не могли что-либо упустить? — изрекла девушка с ресепшена, прилипшая, как назойливая муха.

— Нет.

— Вы не могли…

— Не мог!

— Возьмите себя в руки! Никто не виноват, что вы теряете вещи.

Я застыл:

— Погодите, а кто перетаскивал вчера мой багаж в этот номер?