Лицей 2019. Третий выпуск

Вдруг она бросила взгляд на старинные шахматы, вжавшиеся в уголок книжной полки: от них пахло деревом и чердаком. Клеточки натёрты эмалью, ладонь скользит. А если раскрыть — тогда совсем красота: поджарые пешки, немецкие ладьи с пивными брюшками, слоны, угнанные из Карфагена, у короля и королевы по белой шапочке: или по чёрной — они вынимаются. Она высыпала фигурки, расставила как надо и снова села на стол: раскачивала ногой и смотрела на шахматы. Она вспомнила смурый вечер на даче в Алексеевке: шёл дождь, и со скуки деда Юра учил её играть. Она уже игрывала, но плохо, вот Юра и учил. Она тогда смотрела на доску, смотрела, и вдруг поняла — как кто ходит. Это было ужасно. Ужасно! Она плакала и не могла объяснить почему.

Она смотрела на шахматы и плакала как маленькая девочка: не закрывая лица руками, оставив их на коленях. Глаза сузились, будто увидели нечто страшное, верхняя губа оттопырилась и зубки показались самым глупым образом. Не чувствуя стыда, её подбородочек дрожал. Она хныкала, плакала, ревела — и вспомнила. Её звали Зоя.

август 2018

История одного объединения

Для того чтобы что-то случилось, нужны предпосылки. Заодно ещё и следствие не помешает. Действие же — им будет служить мостиком через пропасть небытия. Это знает всякий школьник. Сколько херес стоит и отчего Пушкин умер, не знают, а это — знают.

Предпосылкой к истории, в которую я недавно ввязался и чудом только выпутался, было то, что я устроился на работу. (Ещё я рассказики писал, да: но это уже детали. Тем более что — уже не пишу.)

Сама судьба (то есть сумма человеческих воль) распорядилась так, что меня взяли сканировщиком фотографий из архива ТАССа. Работёнка — даже без намёка на пыльность (загружал негативы не я): знай себе выставляй настройки так, чтоб белое не пробило, а черноё не съело. Но смутно было мне и тяжело… Коллеги — ограниченные, работа — бессмысленная. Можно было спасаться музыкой, но я-то люблю читать.

И перед этим — учёба. И после этого — дом.

(Это была первая работа в моей жизни.)

Работал уже целый месяц, подумывал, что ограниченный и воротящий нос от жизни здесь — я. Старался беречь душевные силы… Но срывался! Курил как чёрт! И вечно, возвращаясь домой, в женском голосе слышал упрёк:

— Это что, сигареты?

И вынужден был отвечать:

— Это мне для работы нужно.

Были. Были попытки найти смысл в моём новом положении. Но трескались, лопались, крушились! Потом были попытки цепляться за маленькие радости: шоколадки, чай, сигареты. Но всю подлость таких радостей я сразу распознал.

Работать мне не позволяли ни совесть, ни натура. Всё было для неё — для домашней метательницы упрёков. И было ей это — не нужно…

И как жить дальше? И зачем?

(Мне не казалось, что моя трагедия пустячна.)

С таким настроем, с такими мыслями я со скоростью калеки шагал по коридору в туалет. (Смены надо как-то коротать.) Я мельком глянул под ноги: серая плитка пола мне показалась мягкой и уютной шкуркой козла. (Спал я мало и плохо.) Не удержавшись, прямо на неё, посередь этого пустынного коридора я и прилёг.

Здесь-то и появляется самое большое число в этой сумме человеческих воль: Гюго Гугль. То был эгоист и надменник высшей степени: никогда ни с кем не здоровался, курил только наедине с самим собой. Дамы надсмеивались над ним, потому что от Гугля несло хреновиной (соусом бишь). Но это не всё, «кем он был». Гугль руководил экспериментальным ансамблем «Апрель», занимался художественным вандализмом, сочинял матерные частушки и публиковал заумные рецензии на всякое новьё. Насчёт возраста я никогда не спрашивал, но был он лет на десять старше меня. У нас — работал ретушёром (не знаю, что за нелёгкая его к нам занесла). Лицом — благородный придурок с мышиным носом, чёрными глазами и чудовищными ушами. Высок, сухощав, растительность на лице и вообще на голове — не контролирует. В общем, такой персонаж.

И вот он, шаркая своими чрезмерно длинными ногами, в неглаженых брюках и драных кедах (зимой-то!), подошёл ровно к моей голове. Принаклонился — как бы стараясь, чтоб свет квадратной лампы вокруг его головы показался мне нимбом, — и сказал:

— А вы неправильно лежите. В снегу поприятней будет.

— Я, конечно, человек пропащий, но в снегу и похолоднее будет.

— Значит, вы лежать не умеете. Пойдёмте, я покажу.

Мы вышли на улицу, прилегли в сугроб у крыльца и отменно полежали: курили и говорили. Мы успели прикончить пачку на двоих, прежде чем нас прогнало вышедшее перекурить начальство.

Всё как-то резко перевернулось: мы с Гуглем — ещё недавно таким чужим — и до метро прохаживались, и в пивнуху заворачивали, и в музеи ходили картины смотреть. Да чего уж там — я у него гостил пару раз даже.

И всё это дело — за непрерывными разговорами. Мы отвергали темы личные, гастрономические или относящиеся к повестке дня: обменивались философемами, фантазмами, взглядами на историю, мыслями об искусстве и, в первую очередь, о литературе.