Лицей, который не кончается

Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
«Ворон, где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?»

Ворон ворону в ответ:

«Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый…»

27 января 1837-го. Среда. Около 4-х часов дня. Из записок современников. «Пушкин и Данзас вышли из кондитерской Вольфа на углу Невского проспекта (недалеко от Казанского собора. – Ю. К.) и сели в сани… На Дворцовой набережной они встретили в экипаже госпожу Пушкину. Данзас узнал ее, надежда в нем блеснула, встреча эта могла поправить все. Но жена Пушкина была близорука, а Пушкин смотрел в другую сторону… Данзас хотел как-нибудь дать знать проходящим о цели их поездки (выронял пули, чтоб увидели и остановили)…День был ясный. Петербургское великосветское общество каталось на горах, и в то время некоторые уже оттуда возвращались. Много знакомых и Пушкину и Данзасу встречались, раскланивались с ними, но никто как будто не догадывался, куда они ехали…»

«Графиня А. К. Воронцова-Дашкова не могла никогда вспоминать без горечи о том, как она встретила Пушкина с Данзасом и Дантеса с д’Аршиаком. Она думала, как бы предупредить несчастие, в котором не сомневалась после такой встречи, и не знала, как быть. К кому обратиться? Куда послать, чтобы остановить поединок? Приехав домой, она в отчаянии говорила, что с Пушкиным непременно произошло несчастие, и предчувствие девятнадцатилетнего женского сердца не было обманом».

…Кем убит и отчего,
Знает сокол лишь его,
Да кобылка вороная,
Да хозяйка молодая.

Сокол в рощу улетел,

На кобылку недруг сел,
А хозяйка ждет милого,
Не убитого, живого.

Данзасу (как секунданту Пушкина) грозила кара. Умирающий Пушкин прошептал: «Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат».

…В начале жизни школу помню я;
Там нас, детей беспечных, было много;
Неровная и резвая семья…

«Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского. Мне бы легче было умирать».

…В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне…

29 января. Пятница. 2 часа 45 минут дня.

«Жизнь кончена!.. Кончена жизнь!.. Теснит дыхание…»

…Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза в ней
Открыла пир младых затей…

Эпилог

Иван Пущин (Большой Жанно). «Если бы при мне должна была случиться несчастная его история и если бы я был на месте К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России».

Модест Корф (Дьячок-мордан). «Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями… В нем не было… высших нравственных чувств».

Федор Матюшкин (Матюшко). «Пушкин убит! Яковлев! Как ты мог допустить это? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев, как мог ты это допустить…»

Тайная вечеря Моцарта и Сальери

Слов немного, но они так точны, что обозначают все. В каждом слове бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт.

Н. Гоголь

Я весел… Вдруг: виденье гробовое

Пожалуй, ни у Пушкина, ни вообще в русской литературе нет другого такого зачина, такого «пролога», как в «Моцарте и Сальери»:

Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет – и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма.

Первые же слова Сальери вводят нас в самую суть дела, сразу задают вселенский масштаб «маленькой трагедии». Три, только три строчки – обо всем. Все, до единого слова, выдержано именно в этом масштабе. Это лишь по видимости пьеса камерного жанра. В действительности здесь противостоят друг другу не просто Моцарт и Сальери, а целые духовные миры, в минутах сосредоточены века, в тихих обменах репликами здесь слышится гул битвы мировоззрений. Она – не просто о судьбе музыки, но и о судьбе человечества, о выборе этой судьбы.