Лицо другого человека. Из дневников и переписки

Индивидуализм в конце концов – солипсизм. А солипсизм всегда монархичен и анархичен, поскольку монархизм его исходит из себя и заставляет мир вращаться около себя! Другое дело монархический принцип для тех, кто его признает независимо, помимо и выше себя! Тогда это антипод анархизма, ибо живет признанием Закона вполне независимо от индивидуальных вожделений и исканий.

Вот эта драгоценная способность перешагнуть через свои абстрактные предвзятости и увидать то, что есть, – несравненная красота Толстого!

Тут была инстинктивная догадка, что надо отказаться от всего своего! Уход Толстого – попытка вырваться от самого себя, от Голядкина!

От обывателя с его трудами и радостями к нарочитому «мужу желаний и правды» с его праздниками; но это опять ради обывателя же и его возрастания посреди обыденных его трудов и маленьких радостей!

Боги, служащие человеческому самоутверждению, – боги языческие, – последняя мерзость в глазах Библии. Бог Израилев – всегда впереди человека, влечет человечество только ради своей Красоты, ради того, что он – Правда превыше всего человеческого. Поклонение ему не ради того, что от него можно было бы получить, но ради него самого, он же лучше всего, что может думать человек.

Механизм «боящегося Бога» и «добродетельного» так и не открыт. «Дух, где хочет, ищет»… А то все с успехом переделали бы на твердых базах подлости.

Отсутствие «опыта», отсутствие чувства действительности. Это один полон, на конце которого – непрестанное ощущение обязующей действительности вне меня, ощущение суда над жизнью и миром!

Не в том дело, что я трагически представляю себе вещи и жизнь, а в том, что она объективно трагична, а я только чувствительнее, чем большинство людей, к этому объективному трагизму человеческого бытия и из чувства внутренного достоинства не обманываю себя, не заглушаю памяти об этом внутреннем трагизме ни развлечением, ни отвлечением, ни заговариванием. Ведь это все самообман, к которому прибегают из малодушия! Из чувства достоинства надо смотреть на вещи открытыми глазами и, вместе с тем, никогда не впадать в новое малодушие в виде какой-нибудь пессимистической философии. Это тоже гадость и самообман или, еще хуже, обман других. Ибо справедливо ведь сказать, что пессимист развивает свои философские сплетения для своего же наслаждения! ‹…› Закрыть глаза на принципиальный трагизм человеческого бытия значило бы жалко обманывать себя, и это не пессимизм, а это есть просто ясность видения того, что есть! И если этой ясности видения нет, жизнь грозит тем более ударить человека.

Повторяя, что все изменяется и перевоспитывается условиями жизни, не могут не задумываться над тем, что и пролетарии, попав в положение правителей, давным-давно переродились в типичных правителей со всеми профессиональными пороками.

Завлекают людей обещаниями тихого уюта или торжественной славы, дабы их усилиями разбить тихий уют и славу других на том основании, что они уже развращены этими обстановками, а вновь привлекаемые сюда еще не успели развратиться! И ч. Горький не понимает, что можно искренно отбросить от себя искание уюта и славы, как перерождающих людей в род глухой и немой!

Очень важный общий вопрос об отношении реформы-революции к исторической эволюции. Если смотреть на историческую перспективу с расстояния и в очень широких масштабах, то история всегда представляется эволюцией, развивающейся логикой событий, преемственным преданием. Присутствие в этой реке «реформ-революций», как некоторых скачков, не изменяет дела.

Поэтому противопоставлять «мир эволюции» – революции, как борьбе и войне, – это дело, не вытекающее из природы вещей и имеет особый, вполне специфический смысл: противопоставления фаталистического безразличия и оппортунизма в морали настроению трудничества и борьбы от сердца, которым дышали пророки.

Надо хорошо различать эта два подхода в противопоставлении эволюции и «революции-реформы»!