Лицом к лицу

Спохватившись, как бы отец не подумал, что его осуждают за бесхозяйственность, Галактион поспешил заговорить о другом.

— Скажи, дедушка, — с улыбкой обратился он к Теоде, — ты бесов-то когда-нибудь видел?

— Конечно, и не раз, — нисколько не смутившись, ответил тот.

— Интересно, какие они?

— Маленькие, но страшные!..

Тамара, прижавшись к отцу, боязливо насторожилась.

— Морды у них, — продолжал Теоде, — как у свиней, космы рыжие, заплетенные, ногти же во какие длинные… и приходят они вместе с непогодой… со снегом… Как начнут завывать — и в трубах, и в щелях…

— Да это ветер воет, а ты думаешь, что бесы, — заметил Галактион.

— Как это — думаю! Вот через месяц они уже прискачут, тогда сам увидишь.

— Да брось ты! — захохотал Георгий Абесадзе.

Годжаспир улыбнулся.

— Я, правду сказать, их не видел, но люди говорят…

— Вот то-то же, люди говорят! — воскликнул Теоде. — Да сколько раз идешь, бывало, по деревне, глянешь, а он, проклятый, на плетне, на самом колу, сидит и скребет когтями тыкву. А в Аджаметском лесу целые стада их, — воют, гикают, да еще волосатыми руками в ладоши прихлопывают, бесовский шабаш свой справляют… — рассказывал с увлечением старик, сам походивший на старого беса, сидящего на пне.

— Они у меня в прошлом году все фрукты и весь виноград на чердаке перепортили, — заметил Никифор.

— Я из-за этой нечисти чуть было вместе с лошадью в пропасть не угодил, — вмешался в разговор Бичия. — Еду как-то ночью в горах — вдруг конь мой как фыркнет, да как шарахнется в сторону…

— Пусть вам бог столько здоровья даст, сколько вы здесь выдумками всякими занимаетесь, — прервал их Ражден Туриашвили.

— Нам-то бог здоровья даст, а вот ты, безбожник, ничего от него не жди. Да, не смей ждать! — напустился на внука Теоде, ерзая на пне и тряся своей маленькой головой.

— Эх, дедушка Теоде, хорошо, что бога больше нет, раздолье теперь всем! — вмешался в спор Галактион.

Но старик, окончательно вышедший из себя, не дал ему говорить:

— Бога, говоришь, нет?! Это ты что же, за моим внуком-дураком пошел?! Вот потому-то и жизнь такая стала, что бога вы все хулите, святых не признаете, от креста отказались… Значит, и ты к бунтовщикам, к язычникам переметнулся?

— А что они, эти бунтовщики, дадут? — стал на сторону Теоде и Никифор. — Голод, нужду? Нет, видать, некому вступиться за нас, облегчить нашу жизнь…

— Где уж там, кто поможет, кто облегчит? — нараспев протянул Теоде и, безнадежно разведя костлявыми, как у скелета, руками, втянул повязанную башлыком голову в худые, узкие плечи.

Куры уже были сварены, разрезаны, политы чесночной приправой и поданы вместе с гоми на стол. Асинэ шепнула Годжаспиру:

— А как насчет вина?

Старик кивнул Севериану. Сам взял лопату, мотыгу, оршимо и кувшины, а сыну поручил нести факел.

Вышли во двор. Ветер не стихал. Он то раздувал факел, то прибивал пламя и почти гасил его. Чаны с вином, принадлежавшие Годжаспиру, Никифору, Севериану и Бичия, были зарыты в землю под липой. Чтоб в них не просачивалась дождевая вода, их накрыли круглыми дощатыми крышками, наглухо завалили глиной, хорошо утрамбовав ее, придавили большими камнями и заложили хворостом. Молодое вино хранили в чанах, в крышки вставляли камышовые трубки-отдушины для того, чтобы при брожении вина чаны не раскололись.

Годжаспир открыл большой чан со старым алым вином, опустил туда несколько раз оршимо и наполнил им принесенные из дому кувшины. Затем снова накрыл чан круглой доской, наложил на крышку глину, утрамбовал ее своими огромными ногами, посыпал землей и придавил большими камнями. Из зарытых в землю чанов доносился шум бродившего молодого вина — маджари.

Старик гордо направился с полными кувшинами к дому, чтобы достойно отпраздновать возвращение сына, которого он несколько раз оплакивал как погибшего.

Далеко в горах Бнелемта выли шакалы, в хижине у реки мерцал огонек…

Годжаспир взглянул на небо, усеянное ярко сверкавшими звездами. Сердце его наполняло чувство большой радости. «Теперь легче мне будет, — думал он, — вдвоем будем работать».

Когда он вошел в дом, стол был уже накрыт. Кроме вареных кур, женщины подали зелень, молодой сыр, остро заправленные баклажаны, соленья и ароматные подливки из алычи, граната и ежевики.

Во главе стола сели Годжаспир и Никифор. Рядом с ними, по одну сторону, — Теоде и Галактион, по другую — Севериан и Бичия. Дальше — Ражден Туриашвили и Георгий Абесадзе, женщины — Эквиринэ, Ивлитэ и Асинэ. Дети уже спали. Годжаспир, которого не оставляло хорошее настроение, сам объявил себя тамадой. Севериан принялся разливать вино. Начали пить стаканами, но вскоре их заменил рог. Все Гелашвили и Туриашвили славились в деревне своими голосами и были известными песенниками, но за сегодняшним ужином они не пели — траур по умершей Марте в семье еще продолжался.

Смочив в вине кусочек хлеба, Годжаспир поднял рог и выпил за упокой души своей жены. Старый Теоде возвел слезящиеся глаза к небу и, как дьячок, произнес нараспев:

— Упокой, господи, душу рабы твоей Марты.

— Аминь… Аминь… — воскликнули одна за другой невестки и тихо прослезились.