Лицом к лицу

Он расспрашивал крестьян о мельнице, об оросительном канале, заводил с ними разговоры о всяких других насущных делах. Но главной темой разговора было теперь нашествие турок, против которых, по мнению Ионы, каждый грузин должен был выступить с оружием в руках.

После меньшевиков на митинге выступил Иона. Говорил он крестьянским языком, пользовался поговорками, прибаутками. Такую манеру разговора он унаследовал, должно быть, от своей матери-крестьянки. Сельчане внимательно прислушивались к его словам, доверяя его советам, наставлениям. Иона советовал им встать в защиту отечества. Делал он это скрепя сердце и со скорбью глядя на народ, которому меньшевистская власть ничего, кроме голода, не дала. У многих крестьян головы были повязаны взамен башлыков каким-то тряпьем. Вместо черкесок теперь многие носили бязевые блузы. Лица у большинства людей желтые, бескровные, изможденные. Лучше остальных выглядели солдаты, возвратившиеся с фронта. Они привезли с собой обмундирование — шинели, обувь.

Иона хорошо понимал, что этим людям не к чему защищать правительство, которое обрекло их на голод, но, побуждаемый патриотическими чувствами, он все же призывал крестьян вступить в меньшевистскую армию для защиты родины от нашествия турок. И снова крестьяне, еще не успевшие скинуть с себя солдатские шинели, пошли в армию. Поддавшись агитации Ионы и других ораторов, в армию пошли и Галактион Гелашвили, и Ражден Туриашвили, и многие их товарищи.

ДОБРОВОЛЬЦЫ

У гауптвахты

Собака воет глухо, как из шахты.

Часовой молодой

Слушает вой…

А по стене… а по стене, а по стене…

Ползет, ползет, как тень, ползет во сне

Враг.

Т. Чурилин

1

Солдаты сидели возле тифлисских казарм рядом со штабом артиллерийской бригады и грелись на солнце. Когда солнце скрылось за горы и подул холодный зимний ветер, они поднялись и нехотя направились в помещение.

Сегодня каптенармус раздал добровольцам обмундирование.

В казарме стоял лютый холод. В коридоре кто-то рубил доски и порожние ящики, чтобы затопить печь, но обогреть огромное помещение с выбитыми стеклами было невозможно.

Спать улеглись на нарах не раздеваясь. Поверх одеял натянули на себя шинели. Ночь была морозная, дул ледяной ветер.

В комнату вошел старшина Сосо Лазришвили и сел у печки погреться. Это был здоровый, рослый мужчина с коротко подстриженными светлыми усами и бритой головой. Под длинной офицерской шинелью он носил короткую черкеску, на поясе — широкий кинжал и отливавший темно-голубым блеском парабеллум. Лазришвили — бывалый солдат, фронтовик, отличный стрелок и наездник, которого офицеры называли Зелимханом, был принят среди них как равный за умение бесподобно плясать и петь.

Хотя Корнелий и набросил на себя поверх одеяла шинель, ноги у него стыли. Он долго ворочался и наконец, не выдержав холода, вскочил и подошел к печке.

— Ух, какой холодище!

Лазришвили, заслонивший своей широкой спиной всю печь, поглядел на дрожавшего Корнелия и улыбнулся.

— Ну и солдат! А что ты запоешь, когда тебя в самую зиму на фронт отправят?

Стоявший тут же дневальный ухмыльнулся.

— Ничего, привыкну, — ответил Корнелий смущенно и сел на ящик рядом со старшиной.

Сандро Хотивари, Григорий Цагуришвили, Петре Цхомелидзе и Гига Хуцишвили тоже поднялись с нар и примостились у печки.

Старшина начал расписывать им свои подвиги на войне, рассказывать самые невероятные приключения. Добровольцы слушали его затаив дыхание.

Когда Лазришвили ушел, друзья подсели еще ближе к печке и продолжали беседу.

Цагуришвили стал рассказывать о солдатах, возвратившихся с фронта и размещенных в соседних казармах.

— А знаете, — вдруг сказал Сандро, — на днях здесь часового убили и забрали винтовку.

— Часового убили? Как же это так? — раздалось сразу несколько голосов.

— Кто его знает, — ответил Цхомелидзе. — Подошел разводящий к складу, а часовой лежит с разбитой головой.

— До каких же пор эти бандиты будут скрываться в нашей бригаде? — возмутились добровольцы.

— До тех пор, пока не придет наша очередь караулить склад, — шутливо ответил товарищам Цхомелидзе.

Студентам стало не по себе. Склад, о котором шла речь, находился за артиллерийским парком, на высоком берегу Куры, против Муштаидского сада. Собственно говоря, и охранять-то там нечего: помещение было завалено поломанной мебелью, старой упряжью, зачитанными книгами из бригадной библиотеки, ящиками, порожними консервными коробками, огромным множеством погон и всяким другим хламом.

Корнелий снова лег, но долго не мог заснуть. Думал о часовом, убитом возле склада. Уснул он только на рассвете, но вскоре его разбудили звуки трубы, игравшей подъем.

Хотивари, Цхомелидзе и еще несколько добровольцев мигом вскочили с коек, быстро оделись, заправили постели и побежали умываться. Им хотелось уже здесь, в казарме, показать себя примерными солдатами. Остальные же продолжали спать, пока не пришел старшина.