Лицом к лицу

В. И. Ленин, знавший как трудно складывается путь от Февральской к Октябрьской революции в Грузии, сказал 28 июля 1918 года: «…На Кавказе положение наших товарищей-коммунистов было особенно трудное, потому что кругом их предавали меньшевики, вступавшие в прямой союз с германскими империалистами под предлогом, конечно, защиты независимости Грузии.

Вы все хорошо знаете, что эта независимость Грузии превратилась в чистейший обман, — на самом деле это есть оккупация и полный захват Грузии германскими империалистами, союз немецких штыков с меньшевистским правительством против большевистских рабочих и крестьян»[12].

А. Кутатели вовсе не сводит движущие силы грузинского Октября к одному крестьянству, хотя несомненно, что именно эта социальная среда, ее общественная борьба исследованы в романе наиболее основательно и последовательно. Писатель сумел рассмотреть в самой крестьянской среде социально неоднородные элементы. Он выделил довольно редкий еще тип грузинского кулака, «выгадывающего» на столкновениях бар и бедняков. Таков именно Джаджана, вымогающий у Терезы Мхеидзе, обедневшей помещицы, завидный кусок земли якобы в аренду. Этот тип «хозяйственного мужичка» незаметно окреп при меньшевизме, стал опорой режима.

Но А. Кутатели при всей увлеченности крестьянским аспектом событий сумел разглядеть в бурном потоке истории городской пролетариат, изобразил его политическую инициативу в борьбе с меньшевизмом. Читатель видит трудящихся Тбилиси в постоянном противодействии начинаниям меньшевиков. Таков смысл рабочих демонстраций, митингов, забастовок, сотрясавших «меньшевистский рай». Писатель умеет в короткой уличной сценке зарисовать этот дух противодействия изменникам революции, решимость свергнуть антинародную власть.

Правда, при изображении рабочих в романе преобладают общие планы, рабочий класс изображен массовидно, в коллективе. Индивидуализации душевной жизни отдельных рабочих, последовательного раскрытия жизни той или иной рабочей семьи в романе нет. И это, несомненно, суживает и емкость и, в известной мере, полноту исторической картины эпохи. Но, с другой стороны, следует учесть, что и численность рабочего класса тогдашней Грузии намного уступала численности крестьянства, да и по самому замыслу писателя основной центр социальной борьбы перенесен в село и в среду интеллигенции, к которой принадлежит и в кругах которой вращается главный герой романа.

Элемент хроникальности, декларативности и однолинейности содержится в изображении пролетарских слоев города и партийных вожаков, участников большевистского подполья. Следя же за изображением интеллигенции, военных, всякой «околоправительственной челяди», читатель поражается сочности красок, совершенству сатирической техники писателя. А. Кутатели — подлинный мастер исторического портрета, и это мастерство позволило значительно расширить социальные горизонты романа.

Меньшевистский режим, основанный на неслыханном лицемерии, двурушническом лавировании, обмане простодушных идеалистов и неискушенных в политике людей, породил и своеобразных политиканов, сформировал их духовно и нравственно. Определяющей в их поведении была, при всей различности индивидуальных характеров, тактика постоянного извращения подлинного содержания событий ради сохранения респектабельных буржуазных отношений, тактика обмана и сеяния иллюзий.

…Вот прибыл в Карисмерети, после подавления крестьянского восстания, вдохновленного русским примером решения земельной проблемы, карательный отряд.

Перед народом выступает эмиссар меньшевистского правительства Илья Трапаидзе и обвиняет крестьян в «измене» Родине, демократии… Революции. Правда, эмиссар не надеется на убедительность своего красноречия и для пущего «отрезвления» масс от большевизма просит карателей перед началом митинга дать несколько залпов из орудий… Точно так вел себя в более крупном масштабе и лучезарный «отец» республики Ной Жордания: он радостно встречает К. Каутского и Вандервельде, цитирует Маркса, а в то же время санкционирует расстрел эшелонов в Шамхоре, рабочих в Александровском саду и т. д.

Марионеточность, карнавальная мишура, пустопорожность — таковы черты духовной жизни меньшевистской интеллигенции. Как свидетельствуют Ф. Махарадзе и современный историк Г. Хачапуридзе, исследовавшие этот период грузинской истории, в Грузии с 1917 по 1921 год не было создано почти никаких художественных, философских ценностей. Хотя, пожалуй, именно в эти годы создавалось множество концепций «грузинского духа», делалась масса прогнозов о «миссии Грузии» в судьбе человечества и т. д. Но все это перегорало в огне революции, отметалось ходом событий как явный идеализм, идеологическая и эстетическая позолота прогнившего режима.

Философия, эстетика, историография превратились в пряное блюдо. Меньшевизм вполне устраивало пышное празднословие и суесловие, в ходе которого пускались в оборот, как этикетки, многие великие имена, высказывания И. Чавчавадзе, Важа Пшавела и др.