Лицом к лицу

И. Чавчавадзе в «Отаровой вдове» вывел образ такого современного Фарнаоза, изложил его рецепты восстановления единства нации. Молодой помещик Арчил, получивший образование в России, видит источник всех бед в разъединенности нации на две половины. «Мост между нами (крестьянами и господами — В. Ч.) рухнул: они остались по ту сторону, мы по эту. Мы далеко друг от друга, так далеко, что глаза наши уже ничего не видят в правильном, настоящем свете. Разве приходится удивляться тому, что человек человеку на таком расстоянии представляется бревном, а лицо, созданное по образу божьему и подобию, чем-то вроде размазни?.. Мы лишены возможности встретиться, соприкоснуться сердцами». Арчил видит спасение от антагонизма, полярности интересов крестьян и господ, грозящей вылиться в прямое столкновение, грозящей похоронить саму идею о единстве грузинского общества, в моральном сближении людей, во всеобщем осознании своего «грузинского первородства», братства по языку. Он не затрагивает вопроса о ликвидации экономического, социального неравенства, из которого и вытекает столь ненавистная ему разобщенность нации.

Эта сторона мировоззрения традиционного героя, принявшая гипертрофированные формы, и привела часть молодых подвижников к вырождению в новых условиях. В умонастроениях чавчавадзевского героя есть и другая, самая важная сторона — мужицкий демократизм, вера в трудовой народ, в его социальный разум. При всех предрассудках, жестокостях, невежестве, что живут в крестьянских избах, Арчил видит, что «жизнь все же в них: у них в жилах кипит кровь, в них бьется пульс самой жизни».

…События Февральской революции застают героя А. Кутатели еще в счастливом блаженном сне. Он воспринимает жизнь чисто эстетически, возвышенно, любит ее любовью художника. Эта ограниченность социального опыта героя особенно сказывается в восприятии деревни. Земля, которая насыщает равно всех плодами своими, добрые души людей, солнце и вино… За всем этим Корнелий не видит общественных связей людей. Он глух еще к раскатам общественной борьбы, хотя и бродит и Тбилиси по митингам, слушает различных ораторов. Характерно, что и трудовую жизнь крестьян Корнелий воспринимает во внесоциальном плане, они для него — видения античной жизни.

Корнелий любит Грузию, ее прошлое, но сама эта любовь словно соткана из видений древнего Мцхета, из идеализации народной жизни, из прочитанных легенд и исторических аналогий. За горизонтом его сознания, его опыта действуют социальные законы жизни. Он их не знает и порой вовсе не учитывает. И эту возвышенную, отвлеченную любовь мечтателя, как оказалось, легко можно было извратить, использовать для целей антинародных. Нужно было время, чтобы разглядеть, что меньшевики, выдававшие себя за творцов независимой Грузии, лукавили с народом, скрывали подлинные цели. Меньшевики, жонглируя словами «патриотизм», «отечество», совершали тягчайшие преступления перед родиной, но раскрылось это все не сразу.

Разглядеть этот обман Корнелию и другим интеллигентам было трудно еще и потому, что даже явно шовинистические замыслы меньшевики осуществляли завуалированно, постепенно, по этапам. Как возникло прежде всего само меньшевистское государство, создание которого выдавалось Н. Жордания и его приспешниками за осуществление вековых чаяний народа?

В марте 1917 года, после Февральской революции, возник Особый Закавказский комитет (ОЗАКОМ), под председательством кадета Харламова с участием меньшевика Чхенкели. В ноябре 1917 года его сменил Закавказский комиссариат, куда вошли лидеры меньшевиков, дашнаков, мусаватистов. 10 февраля 1918 года Закавказский сейм, руководимый меньшевиками, провозгласил отделение Закавказья от России. В дальнейшем Закавказский комиссариат распался на три «самостоятельных» государства: меньшевистскую Грузию, дашнакскую Армению, мусаватистский Азербайджан, ставшие объектом «опеки» со стороны иностранных держав.

В интриги националистов втягивались народные массы, с которыми меньшевики, как и дашнаки в Армении, вели преступную двойную игру. С одной стороны, они твердили своим народам — «отныне вы свободные грузины», «свободные армяне», «у вас есть свое государство». С другой — они душили мечту народов о национальной социальной свободе, то есть мечты крестьян о земле, равенстве, братстве с другими народами. Они страшно боялись проникновения идей Октября в среду своих народов. Отсюда все их попытки оградить военным путем «свой угол» от революционной России, пышный расцвет шовинизма, национализма, который призван был «забить» сознание крестьян, рвавшихся к земле. Отсюда, от непрочности положения, и ориентировка всех этих временщиков на капиталистический Запад.

Несомненно, ни Корнелий, ни простые крестьяне, искренне верившие, что они идут сражаться за родину, этой закулисной стороны политической чехарды не знали.