Лицом к лицу

При этом совершенно опустошался главный смысл этих учений и цитат — тревога за участь обездоленных, нищих, сирот, всех, на ком бремя жизни лежало особо тягостной ношей. А. Кутатели умелым сопоставлением картин убеждает, что великое культурное наследие прошлого принадлежит трудовому народу, а не велеречивым декадентам, выхолащивающим из него основной смысл, опошляющим это наследие. И народ, убеждает писатель, еще вступит в законнейшие права наследника, отбросит лжетолкователей, как только добьется социального освобождения.

Посетивший в 1920 году Грузию К. Каутский с сожалением признал, что она «неуклонно катится к большевизму». А. Кутатели, проследив жизнь грузинского общества на всех социальных «этажах», во всех ее сферах, раскрыл скрытый двигатель этого движения — волю народа догнать русский народ в политическом прогрессе, устроить жизнь на основах социализма, на основах братства с другими народами. Русский Октябрь был неугасающим маяком на историческом горизонте. И никакое лавирование, никакие сговоры меньшевиков с зарубежными покровителями уже не могли остановить этого процесса. Развеивался туман над страной, исчезало доверие к меньшевикам. Совершалось великое преображение древней грузинской земли.

4

Роман А. Кутатели — это роман о судьбах Грузии в эпоху величайшего социального переворота, о трагедии обманутого народа, но одновременно это и роман о воспитании молодого героя, освобождающегося от бремени одиночества. Герой романа в чем-то, на мой взгляд, повторяет искания героев трилогии А. Толстого, проходя те же круги «хождений по мукам», выстрадав убежденность в правоте ленинизма ценой многих заблуждений.

Но путь Корнелия и его идейные поиски, несомненно, существенно отличались от скитаний Рощина у А. Толстого. Это различие определялось специфичностью среды, особенностями грузинской исторической ситуации. И неправы те критики романа А. Кутатели, которые подошли к оценке его с позиций русской историко-революционной романистики.

Ведь Октябрьская революция (для Грузии и Армении она стала явью в 1921 и 1920 годах) подвела итог многовековым исканиям, мечтам интеллигенции. Многое в Корнелии Мхеидзе и его драматическом пути становится яснее, значительнее, если мы проследим предысторию этого вопроса.

…В ноябре 1912 года, больной, состарившийся Акакий Церетели предпринял поездку (оказавшуюся последней) в города, где прошла его студенческая юность, — в «русские столицы» Москву и Петербург. Печатью прощальных раздумий, скорбной торжественностью отмечены речи замечательного поэта на вечерах, встречах, банкетах, которые устраивались в его честь русской литературной общественностью. Подобно пророку, умудренному всеми печалями и радостями жизни, с непоколебимой уверенностью обратился он к новому поколению грузинского студенчества, учившемуся в Москве. «…Выслушайте последнее слово старика, — заговорил поэт. — Шовинизм, то есть превратная и извращенная любовь к родине, требующая себе в жертву благополучие и счастье других народов, — это мерзость. Но еще омерзительнее измена родине. Тот, кто не любит родителей, не сможет полюбить никого. Тот, кто не служит своему народу, тот не принесет пользы и человечеству, тогда как в любви к родине отражается весь мир!.. Не посвящайте и вы всей вашей жизни только личным интересам, думайте и об общем благе! Жертвуйте для него хотя бы малым… Не забывайте, что будущее принадлежит вам и что от вас родина ждет той живой воды, которая должна служить лекарством не только ей, но и всему человечеству…»[13]

А. Церетели повторил мысль, неизменно жившую в умах всех грузинских «шестидесятников», мысль, выраженную наиболее сжато и точно И. Чавчавадзе в поэме «Видение» (1859):

…милостью господней
Нам, как святыня, родина дана.

Эти неизменные раздумья о Грузии, о судьбе ее народа на путях истории составляли как бы нравственную атмосферу жизни каждого великого грузинского писателя, смыкались с их социальными исканиями, борьбой за прогрессивное, справедливое общественное устройство жизни. Это же характерно и, пожалуй, в еще более обостренной форме и для мировоззрения многих армянских писателей. Эта забота о сохранности нации, родины — следствие общности исторических судеб этих народов, переживших немало национальных катастроф, бедствий и прямых угроз исчезновения с лица земли (как это было в 1795 году в истории Грузии или в 1915 году в истории Армении). Эти катастрофы особенно оттачивали в сознании писателей идею и чувство патриотизма, одного «из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств»[14].