Лицом к лицу. О русской литературе второй половины XX – начала XXI века

Великому латинисту Александру Иустиновичу Малеину в воспоминаниях Каверина был предпочтен великий эллинист Григорий Филимонович Церетели (вероятнее всего, потому, что рядом со студентом-чудаком мемуаристу хотелось изобразить профессора-чудака; Церетели такой репутацией обладал, а Малеин – нет). Катуллу и Тибуллу предпочтен Эсхил (вероятнее всего, потому, что мемуаристу хотелось подчеркнуть разницу между Мандельштамом-студентом и Мандельштамом-поэтом; имя Эсхила Мандельштам в своих стихах упоминает, а имена Катулла и Тибулла – нет). И наконец – самое главное – вполне ординарную ситуацию Каверин предпочел изобразить как экстремальную: студент, выучивший первый вопрос и не подготовивший второго, предстал у него рефлектирующим эгоцентриком, мучительно расплачивающимся за неумение и нежелание ладить с жизнью.

Психологическая характеристика Мандельштама-студента Кавериным окончательно лишится какой бы то ни было степени убедительности, если мы вспомним о том, что экзамен по латинским авторам Мандельштам с оценкой «удовлетворительно» пересдал 18 октября 1916 года.

О склонности Каверина к беллетризации реальных событий необходимо помнить и при чтении «Эпилога», особенно глав, посвященных Виктору Шкловскому и Борису Пастернаку[309]. Тем не менее большинство фактов, сообщаемых Кавериным, подтверждается при сверке их с документальными источниками, а многие впервые обнародованные в «Эпилоге» сведения, вкупе с недюжинными литературными достоинствами этого произведения, превращают «Эпилог» в увлекательную, хотя и печальную книгу.

О «Мемуарах» Эммы Герштейн

Читатели часто бывают склонны судить об авторе и автора как своего современника, почти или совсем не принимая в расчет бытовых и исторических обстоятельств той эпохи, в которую автору довелось сформироваться, жить и творить. Этим и всегда искажается понимание, а в случае с Эммой Григорьевной Герштейн оно искажается особенно сильно. Жить в России не было легко никогда, однако на долю поколения Герштейн (она родилась 12 (25) октября 1903 года) выпало какое-то уж совсем непереносимое количество горестей, испытаний и разочарований. Рожденные до 1914 года, то есть еще успевшие вкусить относительно благополучного существования (было с чем болезненно сравнивать всю оставшуюся жизнь) представители этого поколения испытали затем ужасы и лишения Первой мировой войны, двух революций, военного коммунизма, гражданской войны, сталинского Большого террора 1930-х годов, Второй мировой войны и послевоенного государственного антисемитизма. Самые везучие и стойкие дотянули до оттепели и даже до перестройки и совсем новых времен, как Герштейн, которая умерла 29 июня 2002 года, когда ей было больше девяноста восьми лет, увенчанная за свои воспоминания престижными премиями «Малый Букер» и «Антибукер» (1998). Однако опыт многолетнего выживания (вместо нормальной жизни!) не мог не оставить глубокого отпечатка на мировосприятии поколения.

На это мизантропическое мировосприятие, общее для многих людей, рожденных в самом начале XX века, в случае Эммы Герштейн накладываются еще и некоторые специфические особенности ее собственного воспитания и характера.

Ее отцом был известный врач Григорий Моисеевич Герштейн, который долгие годы заведовал хирургическим отделением Двинской земской больницы. В Двинске (ныне Даугавпилсе), во всех деталях изображенном Л. Добычиным в повести «Город Эн», Герштейн родилась и окончила гимназию. В 1919 году Григорий Герштейн стал главным врачом Шереметьевской больницы Москвы, на базе которой в 1923 году был организован Институт неотложной помощи имени Склифосовского (между прочим, здесь у Герштейна некоторое время пытался лечиться от алкогольной зависимости Сергей Есенин). Семья главного врача, разумеется, переехала в столицу вслед за ним. Соответственно, Эмма Григорьевна поступила на отделение языка и литературы факультета общественных наук Московского государственного университета, который окончила в 1924 году.

Таковы основные факты первого и внешне вполне благополучного перио да биографии Эммы Герштейн, скрывающие, однако, нешуточную драму. Атмо сфера в семье была очень тяжелой, Герштейн с детства чувствовала себя в мире неуютно. «У нас в семье было много детей (два брата и сестра), надо мной всегда издевались, говорили, что у меня некрасивый нос, – рассказывала она в интервью Ирине Врубель-Голубкиной. – Я привыкла к тому, что на меня все махнули рукой – “она ни на что не способна, из нее ничего не выйдет”»[310]. С этим ощущением собственной ненужности и незначительности Герштейн промучилась долгие годы. Именно с ним в первую очередь Герштейн попыталась бесстрашно расквитаться в последние десятилетия жизни, когда в несколько приемов написала большую книгу воспоминаний о своих знаменитых современниках.