Лицом к победе

неслись от ворот до ворот,

и женщина шла без жакета,

кричала — Победа идет!—

И, стиснув руками упрямо

тугие перила крыльца,

о чем-то заплакала мама,

привыкшая жить без отца.

Я помню тот день потому лишь,

что вечером этого дня

средь старых бревенчатых улиц

отец мой окликнул меня.

Мне даже теперь это снится,

как в тот незапамятный год

отцу разрешил отлучиться

домой оборонный завод,

как следом за ним я бежала

и в комнату нашу вошла,

и мама подушки взбивала,

и мама лепешки пекла,

смеялась то громко, то робко,

о том говорила, о сем,

но стыла в тарелке похлебка,

отец мой уснул за столом,

и мать улыбалась все шире

и куталась в старую шаль…

Шли танки Т-34

в тревожную, в трудную даль.

ЮРИЙ ВОРОНОВ

В блокадных днях
Мы так и не узнали,
Меж юностью и детством
Где черта?..
Нам в сорок третьем
Выдали медали
И только в сорок пятом —
Паспорта.

И в этом нет беды.
Но взрослым людям,
Уже прожившим многие года,
Вдруг страшно оттого.
Что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,
Чем тогда.

* * *

Опять война,
Опять блокада…
А может, нам о них забыть?
Я слышу иногда:
«Не надо,
Не надо раны бередить.
Ведь это правда, что устали
Мы от рассказов о войне
И о блокаде пролистали
Стихов достаточно вполне».

И может показаться:
Правы
И убедительны слова.
Но даже если это правда.
Такая правда —
Не права!

Чтоб снова
На земной планете
Не повторилось той зимы,
Нам нужно.
Чтобы наши дети
Об этом помнили,
Как мы!

Я не напрасно беспокоюсь,
Чтоб не забылась та война:
Ведь эта память — наша совесть.
Она,
Как силы, нам нужна…

ВЛАДИМИР ГОРДЕЙЧЕВ КОГДА СТОЯЛА НОЧЬ

Брезжит свет. За стол усажен
парень.
Хлеба нет. Зима. Сорок второй.
Кипяток в казанчике заварен
вишенья пахучею корой.
Ничего не знающего к чаю,
кроме сахарина одного,
я во тьме почти не различаю
тоненького мальчика того.
Язычок коптилочный чадает.
Мать, огонь оставив сыну, спит.
Чай забыв, он Пушкина читает,
не единым чаем жив и сыт.
Наше войско держится у Дона.
Книжек нет. Спалили. Лишь одна
в целости. О подвигах Гвидона
я читаю сказку у окна.
На окне мешок распялен глухо.
Приоткрыть и думать не моги!
С улицы — скрипучие — до слуха
патрулей доносятся шаги.
Пушкина читаю у оконца,
прислоняясь к слабому лучу.
С Пушкиным: «Да здравствует!..»—
о солнце
и о тьма: «Да скроется!..»—
шепчу.
Стужею, удержанной за дверью,
мой не нарушается уют.
С Пушкиным светло и свято верю
в то, во что поверить не дают.
Темень оккупации. Но света
не отнимут. Ночь не столь темна,
если в ней, хотя б из гильзы,
где-то
чистая лампада возжена.

АНДРЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ