Любаша. Сольный концерт для женского голоса

– Здравствуйте, мои дорогие! Меня зовут Любовь Кузнецова, я певица и актриса. Окончила Ленинградскую консерваторию, и в моем репертуаре более трехсот произведений: русские и цыганские романсы, еврейский фольклор, оперные арии и современные зарубежные песни. Я профессионал высокого класса и могу работать в любой ситуации, даже без аккомпанемента и микрофона. – Она засмеялась и сказала шутливо: – Я хочу поблагодарить нашего дорогого А.Г. за то, что он мне сегодня как раз организовал такие вот экстремальные условия и дал возможность проявить себя, так сказать, в натуре. С днем рождения, милый А.Г., и знай, что я очень дорожу нашим союзом. А сейчас – мой тебе подарок…

Любовь Станиславовна запела романс «Эй, друг гитара», да так душевно, что у публики мурашки забегали по телу. И не просто запела, а еще и в пляс пустилась – с цыганским покачиванием плеч и сотрясанием пышных грудей. Мало того, она схватила гитару, необдуманно оставленную виновником торжества на сцене, и, обыгрывая песню, то ли нарочно, то ли в случайном порыве чувств шарахнула ею о кулису. Зная, как маэстро относится к своей гитаре, я с веселым ужасом подумал, что либо его сейчас паралич разобьет, либо после концерта он собственноручно расчленит бедную Любу за ее злую выходку. Как бы там ни было, думаю, артистка Кузнецова осталась вполне довольна тем, что своим «подарочком» ей удалось отомстить А.Г. за унижение.

После концерта часть приглашенных, уже слегка подпитых за счет главного спонсора мероприятия, весело направилась к дому именинника – продолжать кутеж. Любовь Станиславовна шла в стороне от всех, ни с кем не общаясь и сохраняя вид надменной отчужденности: красивая пышноволосая дама в коротком черном пальто, казалось, чувствовала себя одиноко в оживленной толпе и за горделивой внешностью скрывала печаль. Я воспользовался случаем и подошел к ней.

– Любовь Станиславовна, извините, – сказал я, слегка нервничая от непосредственной близости к «звезде», – вы меня помните?

– Ну разумеется, Ромашка, я вас помню, – чуть насмешливо окинув меня взглядом, отозвалась она, – вы такой интересный молодой человек. И так красиво говорите по-английски. Как сказать «доброе утро»?

– Good morning.

Кузнецова, беззвучно пошевелив губами и подняв вверх глаза, словно прислушиваясь к самой себе, повторила за мной нараспев: «Go-od mo-or-ni-ing».

– Ну как, я талантливая ученица? – поинтересовалась она.

– Очень, – кивнул я.

Неожиданно она весело захлопала в ладоши и рассмеялась.

– Ты меня научишь английскому? – оживленно спросила Кузнецова.

– А вы меня научите петь?

– Зачем тебе? – искренне удивилась та. – Ты же все равно не будешь петь, как я.

– Так и вы тоже не будете разговаривать, как я.

– Ну и что? Я буду ходить по городу и прикидываться таинственной иностранкой…

Мы оба засмеялись, и между нами впервые промелькнула какая-то теплая искорка понимания. Но потом она снова погрузилась в молчание и, казалось, напрочь забыла обо мне. На ее лице обозначилось жесткое выражение, и до самого дома А.Г. она не проронила ни слова.

Резкие переходы от одной эмоции к другой для Любы были обычным явлением, но человек, не знавший этого, мог легко счесть ее ненормальной. Непредсказуемым поведением она завоевала себе репутацию эксцентричной психопатки – не приведи господь иметь с ней какие-либо дела!

***

В двухкомнатную квартирку А.Г. набилось неправдоподобно много людей, претендующих на звание его друзей. В спальне сразу образовался художественный салон: местные поэты и барды продолжали услаждать друг друга своим творчеством. В гостиной вдоль стены поставили импровизированный стол-фуршет, на который с раннего утра готовила безответно влюбленная в А.Г. мало рафинированная (а проще: грубая и неотесанная) женщина Люда Г., штабной шеф-повар.

Вот на этот-то неустойчивый стол и взобралась взбалмошная Любовь Станиславовна, чтобы произнести тост в честь именинника. К тому моменту она переоделась в короткое черное платье, глаза скрыла за стеклами очков «хамелеон», а пышные волосы спрятала под блондинистый паричок, сделавший ее совершенно неузнаваемой. Твердо установив каблуки между салатниц и полных тарелок, Люба нагнулась, взяла фужер и, овладев вниманием общественности оглушительной трелью, изрекла душевно и просто: «За тебя, дорогой!»

Увидев, какая беда нависла над ее блюдами, повар Люда Г. ахнула и, убежав на кухню, расплакалась. А.Г. помчался следом, чтобы утешить несчастную, но с Людой, кажется, случилась настоящая истерика. Позже выяснилось, что она ревновала А.Г. к Любе и ненавидела ее всей своей несложной женской душой. В поступке Кузнецовой она разглядела явную угрозу своему эксклюзивному положению при дворе маэстро и сквозь слезы неустанно требовала удалить «эту девку» из приличного общества.

Пока приводили в чувство Люду Г., в кухню вбежала разгневанная дамочка, уже хорошо подвыпившая, и завопила без предисловия: