Любаша. Сольный концерт для женского голоса

Делая перед маленьким походным зеркалом макияж и взбивая свои чудесные пушистые волосы, она долго раздумывала, что ей делать с одним локоном, завитым мелкими колечками: кокетливо выставить напоказ или же дать ему затеряться в общей копне. Измученная бесплодными поисками последнего штриха к своему сценическому образу, она призвала на помощь меня.

– Если вы не хотите быть, как одна из этих молоденьких безмозглых певичек, – сказал я примадонне, – то лучше запрячьте-ка подальше этот легкомысленный пучок волос. Вот так.

Я откинул локон с ее лба и на несколько секунд погрузил пальцы в мягкое каштановое море, отводя волосы назад и открывая ухо с эффектной серьгой. В это мгновение Люба, опустив глаза, потянулась головой за моей ладонью и на долю секунды прижалась к ней щекой, но тут же отдернула голову, словно испугавшись собственного порыва.

– Так-то лучше, – удовлетворенно сказал я, окидывая взглядом результат своего художественного вмешательства. – С вашими крупными чертами лица эти колечки смотрелись бы по меньшей мере глупо.

– А у вас хороший вкус, Ромашка, – одобрительно произнесла Любовь Станиславовна, выговаривая слова медленно и очень по-женски. Она с удивлением оглядела меня, словно вообще впервые увидела. Не сомневаюсь, что примерно так оно и было: свое сверхэгоцентричное зрение Люба целиком и полностью направляла внутрь себя и, даже общаясь с людьми, зачастую просто их не замечала. Для того чтобы вывести Любовь Станиславовну из транса самолюбования, требовалось завладеть ее чувственностью, что у меня нечаянно и вышло.

За четверть часа до начала вечера Любе неожиданно пришло в голову спеть романс «Отцвели хризантемы» в гитарном сопровождении: она слышала, как А.Г. аккомпанирует одному самодеятельному певцу. Маэстро огласился подыграть Кузнецовой, и они начали репетицию.

Я впервые присутствовал при совместной работе двух музыкантов, каждый из которых имел собственные понятия о том, как делаются концертные номера, и в результате получил массу удовольствия. Началось все с диаметрально противоположных представлений о ритмическом рисунке романса.

– Дорогой А.Г., – наставительно сказала «звезда» академического вокала после первых неудачных попыток вступить, – не могли бы вы задать мне классический темпоритм, без этих ваших выкрутасов? Темп вальса – что может быть проще? Раз-два-три, раз-два-три.

Для убедительности она прохлопала ритм в ладоши.

– Пффф, – с возмущением выдохнул маэстро, раздувая щеки. – Что за детский сад? Ра-два-три. У меня есть ноты, извольте подстроиться под написанный текст.

– Извольте знать, – еще более наставительно заявила Любовь Станиславовна, – что это аккомпаниатор должен подстраиваться под вокалиста, а не наоборот. И пожалуйста, поэмоциональнее, а то у меня чувство, что вы сейчас умрете.

– Это я-то неэмоционально играю? – чуть не подавился от негодования А.Г. – Кто же тогда эмоционально играет, хотел бы я знать?!

Только они разобрались с ритмом, как возникла проблема с тональностью: спев пару раз, Любовь Станиславовна заявила, что перенапрягла горло, потому как у нее вовсе не лирико-колоратурное, а меццо-сопрано, и верхние ноты ей брать неудобно. Маэстро, в свою очередь, не смог решить эту задачу, потому что, будучи классическим исполнителем-нотником, а отнюдь не виртуозным импровизатором, он не умел на ходу транспонировать произведения в другую тональность. Короче, вместе собрались два крутых профессионала, которые так и не смогли сварганить простейший музыкальный номер.

Я робко попытался предложить Любе сделать элементарный аккомпанемент в милом ее сердцу темпе вальса и в любой удобной для нее тональности, но в ответ получил суровый взгляд маэстро и его знаменитое «Роман, не паясничай!» А.Г. не простил бы мне, если б у нас с Любой вдруг получился дуэт, в то время как он потерпел фиаско со своей великолепной транскрипцией романса, с ее роскошными сольными ходами и техническими наворотами в исполнении.

***

Поздно вечером мы вернулись к Любе домой, нагруженные двумя коробками апельсинов. Их преподнесли Кузнецовой в качестве то ли подарка, то ли натуральной оплаты за выступление.

– Кажется, в ближайшее время мне придется питаться одними цитрусовыми, – невесело пошутила Любовь Станиславовна. – Если только на меня откуда-нибудь не свалится куча денег.

Любина однокомнатная квартира оказалась уютным гнездышком одинокой женщины – с мягкой постелькой, фортепиано и голубыми шторами в рюшечку над обеденным столом. Впрочем, гнездо это вначале предназначалось для двоих – самой Любы и ее эфемерного мужа, солидного предпринимателя Коломиец Николая Николаевича. Солидного в смысле внешности и фигуры, а не бизнеса – он оказался порядочным аферистом, этот Коломиец.