Любаша. Сольный концерт для женского голоса

Я не видел Любовь Станиславовну несколько месяцев, а когда встретился с ней опять, долго не мог поверить, что человек может так неузнаваемо перемениться.

Я пришел к А.Г. поздно вечером на репетицию одной из наших сценок и еще копошился в коридоре, когда раздался звонок в дверь и на пороге возникло видение, в котором я с трудом признал нашу «звезду».

– Любочка, солнышко, ты ли это? – с радостным изумлением воскликнул А.Г. – Выглядишь просто отвратительно! Боже, а во что ты одета – бичиха бичихой! Ну проходи же скорей, какими судьбами к нам? Рассказывай быстрее.

– Дорогие мои братики, – глядя прямо перед собой, глухо сказала Кузнецова со своими крестьянскими (не сценическими) интонациями, – я ужасно рада вас видеть. Я только что с поезда, проездом. Завтра рано утром самолет, лечу к себе, маму повидать: болеет, как бы не умерла. Пить очень хочу, может, чайком с дороги угостите Любовь Станиславну?

– Да бог с ним с чайком, – махнул рукой гостеприимный А.Г., – лучше рассскажи, как поживаешь. Как обычно, концерты, выступления?

Маэстро подождал, пока гостья снимет свои лапти-тапочки, обутые на босу ногу, и поспешил вручить ей обратно засаленную котомку: он брезгливо держал ее двумя пальцами, пока Люба разувалась. Она прошла в комнату и, неловко потоптавшись на одном месте, осторожно села на краешек стула, стоявшего у входа.

Казалось, Любовь Станиславовна постарела за эти месяцы на пятнадцать лет. Она исхудала, потемнела лицом, глаза у нее ввалились и были очерчены фиолетовыми кругами. Свои роскошные волосы Люба собрала и прихватила в тугой узел на затылке. Одета действительно была ужасно – в какую-то старую черную футболку и застиранные, рабочего вида джинсы. Взгляд у нее стал малоподвижен, движения – угловаты и неуклюжи: устало уронив руки между ног, примадонна сидела с видом побитой собаки. Только речь ее была быстрой, монотонной; она говорила сплошным потоком, так, словно без выражения читала написанный текст.

– Никаких концертов у меня давно не было, потому что платить никто не хочет, все хотят бесплатно слушать, а я без работы сижу, впроголодь, так мне не только петь – говорить не хочется. Это очень плохо, когда тебе есть нечего, а воровать я не умею, не приучена. Спасибо добрым людям: недавно мне мешок картошки принесли, капусты много дали и лука, – так что с голоду пока не умру. Без них не знаю, что бы делала – не подаяние же идти просить, меня ведь все в городе знают в лицо. Меня устроили было в школу работать, музыку в первом классе вести, но я оттуда сразу ушла: я ведь вам не девочка-ромашка, я профессионал высокого класса, актриса и певица, ничего другого делать не могу и не хочу, я девять лет училась, а оказалась никому не нужной. Друзья бывшие тут же про меня забыли, как только я из филармонии ушла. Где вы, мои поклонники с цветами? Ау! Сижу вот дома целыми днями, одна как перст, думаю, с чего бы все это на меня свалилось, размышляю о смысле жизни то есть. А тут телеграмму принесли, что с мамой плохо, и я подумала: уеду-ка домой в деревню, заведу себе корову и буду есть досыта, и пошло это искусство куда подальше. Денег вот заняла на билеты, чем расплачиваться буду, не знаю. А вы не волнуйтесь, А.Г., дорогой, у меня вот в дорогу все с собой есть – колбаска, хлебушек, яички, – так что я вас не объем. Вы мне только подстилочку какую на пол до утра бросьте да чайком напоите, и я вам не буду мешать. Ну вот такие у меня дела, дорогие мои. Теперь вы рассказывайте, чем живете.

– Мы тебе, Люба, лучше кое-что покажем, – бодро объявил А.Г., который во время ее повествования печально вздыхал и с театральным сочувствием возводил очи к потолку. – Кстати, если ты прихватила свой светленький паричок, можешь одолжить его нам. Роман сейчас все приготовит, а потом ты посмотришь и дашь нам кое-какие консультации. Только чур, бесплатно, – остроумно добавил он с шутливой улыбкой.

Я получил Любин блондинистый парик и ушел в соседнюю комнату перевоплощаться в аферистку миссис Чивли из «Идеального мужа» – мы с А.Г. как раз репетировали взятую оттуда и предельно изуродованную сцену. Из-за приоткрытой двери я слышал, как А.Г. жалуется Любе на собственное житье-бытье.